которые поселились под крышей одной красильни в Манчестере. Их перья так перепачкались красильным порошком, что голуби стали ярко-синими.
Когда отец задремал, а мама ушла на кухню, мальчик перебежал комнату. Стараясь не шуметь, со взмокшими ладонями, несколько раз подбирался он к пакету… «Чем ты там шуршишь, Джордж?», или — «Что у тебя вид такой взъерошенный?» — сквозь дрему интересовался отец. Нелегкая жизнь у жулика, подумал Джордж. Хоть и не поймали тебя пока, а глаза бегают, сердце колотится, руки дрожат. Если станет известно о краже… Лучше об этом не думать — отец мог быть очень строгим.
Наконец мальчик перетащил шкатулку в свою комнату. Крышка ее не поддавалась, как и раньше. Словно кто-то властвовал то ли над шкатулкой, то ли над камнем — несмотря на то, что Джордж украл их.
Он устал бороться с этой невидимой силой и, спрятав украденную вещь под кровать, спустился вниз. Родители и сестра были в саду. Папа опять дурачился. Он напялил пластмассовую шляпу с бантом, которую ему выдали на юбилее у бабушки Азалии, прыгнул в надувной бассейн, принял расслабленную позу, сунул в рот сигару, в руку взял банку кока- колы, словно весь день так и просидел. Мама и Брэнда начали хохотать, но Джорджу было невесело. И только когда отец высокомерно произнес: «Приветствую вас, крестьяне!», а мама заметила ему: «Скидмор-старший, ты живешь в мыльном пузыре, но я тебя люблю!», — мальчик кисло улыбнулся.
Ночью, едва весь дом заснул, Джордж тихонько встал с кровати. Леди приподняла голову с подстилки, и мальчик погладил собаку, успокаивая. Сквозь тонкие занавески в комнату проникал свет от уличного фонаря. По стенам перемещались тени от веток деревьев. Было тихо. Редкие шумы доносились снаружи: лисица рылась в бачке с мусором, дрались коты. И вдруг под окном раздалось знакомое: «Моё! Моё!». Неужели кто-то караулил под стенами дома?
Джордж выдвинул шкатулку из-под кровати: белый фарфоровый человечек так и засиял на фоне темного пола. Но лицо его, оскаленное в улыбке, показалось зловещим. Мальчик не заметил, что на этот раз фарфоровая фигурка сидела нога на ногу, и листок бумаги исчез из ее рук. Джордж думал о другом — почему шкатулка не открывается? Он долго боролся с ее крышкой, пока не услышал вредный смешок. Неужели этот человечек над ним потешался?
Тогда он ласково, и даже жалко попросил:
— Ну, пожалуйста, пожалуйста, отпусти! Это мой камень! Мне нужен только камень, больше ничего! — хотя в голове у него уже мелькало: «Разбить что ли этого уродца завтра, если по хорошему не открывается?».
И тогда, к его восторгу, крышка легко поддалась, словно человечек услышал просьбы, и заветный камень красным глазом блеснул в темноте.
— Долгожданный! — с любовью прошептал Джордж, целуя камень.
Обрадованный мальчик задвинул шкатулку обратно. Авось пока не найдут! А потом он перепрячет её в саду.
Джордж быстро заснул. Во сне он гонялся за толстяком. Тот забежал в незнакомый дом. Джордж последовал за ним по запутанным переходам и очутился в полутемном зале со множеством дверей. Стены и окна там были покрыты кружевными узорами, похожими на тень паутины, и звучала одна и та же приятная, но однообразная мелодия.
—
Поняв, что заблудился в музыкальной шкатулке, он стал искать выход.
Какую дверь Джордж ни распахивал, — оттуда выскакивали всякие неприятные рожи и откровенно страшные монстры. Чудовища вроде и не нападали на него. Некоторые даже улыбались щербатыми ртами, приглашая пройти дальше. Но, как в игре, стоило отвернуться — на шаг или два приближались к нему. Они теснили его к единственной приоткрытой двери, как раз к той, которую он хотел бы избежать.
Он все-таки распахнул ту дверь «Поиграй со мною, Джордж. Станешь первым богачом», — отчетливо сказали из угла. «Кто здесь?» — спросил мальчик, озираясь по сторонам. В зале стояло кресло с фарфоровой шкатулки и в нём сидел ухмыляющийся человечек. На спинке кресла висела его мантия из вороньих перьев. Человечек сидел как на троне. — «Да, да! Я хочу быть богатым!» — воскликнул Джордж.
Изо рта человечка показался и сразу спрятался длинный, тонкий, как у ящерицы, язык. «Ты мне доверяешь?» — спросил он. «Ну, конечно! — ответил Джордж. — Я ведь чувствую, как вы мне рады!».
Белый фарфоровый карлик, соглашаясь, важно кивнул. «Тринкет, тринкет», — проскрипел он, и лицо куклы опять стало неподвижным.
Глава пятая
День рождения
Скидморы жили в маленьком городке Хорнчёрче, каких десятки вокруг Лондона, на тенистой Кленовой улице с двухэтажными домиками, стоявшими стена к стене. Окна в этих домиках были с цветными вставками-витражами, полукруглые, — от этого домики казались пузатыми.
Перед самым днем рождения Джорджа на Кленовую улицу пришла жаркая погода. Все признаки весны сразу стали налицо: расцвел маленькими белыми цветами боярышник, залетали бабочки «павлиний глаз» и стрижи, лягушки отложили икру в водоемах Лодж-парка, появились божьи коровки с семью точками. Когда пробежал на тонких ногах апрельский дождик, бабочки и птицы заметались, ища укрытие, но небо быстро стало голубым.
И самое главное — проснулись шмели. Мимо окна пролетел первый — черный, с таким пушистым желто-рыжим брюшком. Будто подражая ему, сразу зажужжала газонокосилка соседей. Трава за время зимних дождей вымахала длиннющая.
К их жужжанию добавилась зазывная мелодия — на улице остановился музыкальный фургон с мороженым, и соседские дети начали выбегать из домов с зажатыми в кулаках монетами. Джордж с Брэндой успели к мороженщику первыми. Из-под обклеенного картинками и ценниками стекла высунулась ладонь, на которой мальчик заметил необычную татуировку в виде контуров ключа. Он сунул мороженщику деньги и тотчас получил замечательный рожок, где маленькие вафельные шарики были обсыпаны разноцветными блестками и сверху красовалась прозрачная феечка с крыльями.
— А мне? — спросила Брэнда.
— Тебе нельзя, — строго напомнил Джордж. У сестры болело горло, ей запретили холодное.
Но Брэнда упёрлась:
— Мама не узнает!
— Врать нехорошо.
— Ты сам врёшь! Шкатулку с человечком прячешь за кроватью!
Джордж встревоженно оглянулся по сторонам.
— Шпионка… больше в мою комнату не войдешь, — прошипел он, увлекая сестру за собой, но на всякий случай крикнул: — Нет у меня никакой шкатулки! — его не оставляло чувство, что в фургончике слышали их разговор.
