пропарывали косами, ушибали и оглушали оглоблями. Гибли, но дрались.
Князь Рожинский въехал-таки на вершину холма, но окрестностей так и не успел разглядеть. Он разглядел – отряд русских справа и другой отряд слева. И приказал трубачу трубить отбой.
Успели подобрать раненых, выскочили из ловушки, опередив преследователей на какую- нибудь минуту.
Князь был в ярости. Взятая у русских затинная пищаль была единственной приутехой от столь позорного столкновения с крестьянами. Четверо убитых, дюжина раненых. Ротный пытался доложить, сколько потерял враг, но Рожинский перебил его:
– Мне неинтересно знать, сколько гробов сколачивают в Берестках, я плачу о своих гробах. Мы разучились воевать!
В Тушине гетмана ожидали перебежчики, два рядовых стрельца.
– Господин! – кланялись стрельцы знатному вельможе. – Коли государь Дмитрий Иоаннович хочет Москву взять, пусть только письмо напишет к миру. Всем, дескать, прощение и покой. Мы это письмо отнесем, прочтем с Лобного места, и народ сам ворота откроет.
– Что же до сих пор не открыли? – спросил Рожинский.
– Грабежа опасаются. Коли от царя твердое слово будет, тогда от Шуйского все отпадут за единый час. В Москве голодно, хлеба не укупишь. За четверть ржи просят по семь рублей. Такой хлеб разве боярам под силу покупать.
– Вы сами Шуйского видели?
– Нет, господин. Царь народу давно уж не показывается. Велел со стен пушки снять, на кремлевские поставить. Будет с царицей сидеть до конца живота.
Князь видел, что стрельцы верят своим словам, улыбнулся:
– Если дело за царским письмом, я его вам добуду.
И тотчас действительно отправился во дворец. До царя у него было дело весьма скорое и серьезное. Сапега прислал из-под Троицы отряд, требуя жалованья для своего войска.
Вор пьянствовал со своими ближними боярами, с Дмитрием Трубецким и с Иваном Заруцким.
– Поминает ли в своих службах патриарх Филарет мое имя? – пьяно спрашивал Вор, подмигивая своему шуту.
– Поминает, – отвечал Трубецкой.
– Через раз или через два?
– В каждую службу возвещает многие лета и вашему царскому величеству, и царице Марине Юрьевне. По всем городам поют, по всем церквам.
– Ну, тогда я доволен! – улыбался Вор и грозил пальцем Кошелеву. – Тобой недоволен. Во весь пир твоего голоса не слышно. Ладно – горбат, ты, может, еще и онемел?
Шут и впрямь помалкивал. Он сидел в широкой корзине, набитой соломой, изображая наседку на яйцах.
Заруцкий, захмелев, все порывался запеть и запел наконец:
Тут-то вдруг и встрепенулся шут на своем гнезде. Закудахтал что есть мочи, руками захлопал, как крыльями.
– Ты снесся, что ли? – спросил Вор.
– Снесся, государь.
В это самое время дверь распахнулась и вошел Рожинский с двумя людьми.
– Он снесся, – сказал Вор Рожинскому и заглянул в корзину. – Ты обманщик! Где же яйцо?
– Это вы обманщики, явились за золотыми яйцами, но не только чужих не добыли, но и своих собственных не сумели позолотить. А у меня, у шута, все взаправду. – Кошелев быстро скинул штаны, нагнулся, и ясновельможные паны увидели в его заднем проходе яичко.
Шут взял его двумя пальцами, вынул и удивился:
– Голубиное! Я превращаюсь в голубя.
– Просто в твою задницу куриное не влезло, – сказал Вор. – В следующий раз я прикажу затолкать в тебя за такие шутки яйцо страуса.
– Будьте любезны! – раскланялся шут. – Но я чаю, страусы от Московии так же далеки, как далеко вам, господа тушинцы, до государыни Москвы.
– Ты воистину дурак, – сказал Вор. – Гетман быстро укоротит тебе язык.
Однако гетман даже не поглядел в сторону Кошелева. Он сел за стол, налил себе вина, выпил.
– Сладко ты кушаешь, государь! А войску платить нечем. Сапега за деньгами две хоругви прислал.
– Оттого, что я есть и пить перестану, денег прибудет? – спросил Вор и ударил в ладоши. – Эй, наседка! Снеси мне яичко, только не простое – золотое!
– Золотые яйца на Руси одни московские куры несут. Будете в Москве, будет вам и золото.
Заруцкий снова запел:
На 7 февраля 1609 года был назначен совет депутатов от всех войск с единственным вопросом – о жалованье. Вечером шестого приехал из-под Троицы Ян Сапега. В его честь у царя был ужин для самого узкого круга людей. Кроме Сапеги, пригласили Рожинского, Заруцкого, Станислава Мнишка. Вор присутствовал с Мариной Юрьевной да с шутом Кошелевым, сидевшим за отдельным столом.
– За нашу милую далекую родину, которая да воцарится на российских просторах, дабы преобразить и украсить эту дикую страну высшей красотой и божественными добродетелями!
Такую речь произнесла хозяйка России, и ясновельможные паны выпили сей тост с воодушевлением.
По молчаливому уговору о делах совета не говорили, но без политики застолье все же не обошлось. Рожинский посетовал, что зима отодвинет победу до лета.
– Мы напрасно распылили наши силы. Выход один: надо обратиться к королю Сигизмунду и попросить у него коронное войско, – сказал Сапега.
Рожинский нахмурился, и Марина Юрьевна поспешила увести разговор в безопасное русло.
– Господа! – сказала она. – Наши величества пригласили вас отдохнуть от боев и от дел государства. Все это в полной мере будет у вас завтра. Шут! Где ты? Повесели нас. Государь говорил мне, что ты искусен в гадании. Погадай.
– Я гадаю на квасной гуще. А где взять квасу во дворце? Квасок хлебают в избах.
– Вот тебе моя рука, шут! Что скажешь?
Кошелев медленно выбрался из-за своего стола, медленно подошел к стулу государыни, принял в свои длинные белые ладони ослепительную и на его белизне ручку Марины Юрьевны.
– У тебя будет сын.
– Сын?!
– Да, будет сын.
– Я в восторге! А что еще ты мне скажешь? Буду ли я счастлива?
– Да, государыня! Ты изведаешь счастье.
