На Меховецкого навалились сразу пятеро, поволокли от стола, тыча в тело кинжалами.
Вор стал бледен как снег.
– Молчишь? – спросил его Рожинский. – Молчи, не то и тебе сверну голову с шеи.
И бросил к его ногам его собственный тайный указ в города: всех, кто приезжает сбирать налоги, хватать и топить в прорубях.
Наутро была Дума, и никто, ни единый человек не поднял вопроса об убийстве в доме государя. Русские, как всегда, молчали, поляки петушились друг перед другом, не умея прийти к единому мнению. Взволноваться было от чего.
Обсуждали, во-первых, тайные письма Вора в города, а во-вторых, происшествие во Владимире, вызванное как раз действиями войскового правительства Млоцкого. Верный государю Дмитрию Иоанновичу воевода Мирон Вельяминов-Зернов, защищавший Владимирскую землю сначала от Наливайки, потом от казачьих шаек, не признал права и за комиссарами Млоцкого облагать народ налогами. В Юрьеве-Польском восстали стрельцы, в Решме крестьяне убили воеводу-поляка, в Гороховце и в Холуе посадские люди перебили казаков и присягнули царю Шуйскому. В Шуе смутьяны наголову разбили суздальского воеводу Федора Плещеева, который пришел усмирять бунты.
Все эти восстания лучше любых защитников оправдывали действия государя, который без боев получил столько городов и который мог их все потерять от неразумности шляхетского своеволия. Выборному правительству Млоцкого дали отставку.
На обед государь явился веселый и голодный. Увидел за столом у себя человека в двурогой шапке с бубенцами.
– Ты шут? – спросил Вор.
Человек обмакнул большой палец в масло и показал фигу. Вор гоготнул, нагнулся и слизал масло с пальца шута.
– Как ты здесь очутился?
– Я – подарок тебе.
– От кого?
– Не задавай дурацких вопросов.
– Ты намерен со мной разговаривать забываясь?
Лицо у шута было непроницаемым.
– Я намерен молчать, но что оно, мое намерение? Ты намерен взять Москву, да где тебе.
– Я спрашиваю серьезно: кто тебя послал сюда?
– Тот, кто на небе.
– Бог, что ли?
– Нет, пан Меховецкий. Что, дурак, прикусил язык? Не болтай попусту. Попусту позволь мне молоть, может, чего-нибудь и вымолотим.
Вор осмотрелся, увидел в комнате купца Варуха.
– Великий государь, – купец поклонился, – шута Петра Кошелева сыскал тебе на потеху, на успокоение и наставление бедный пан Меховецкий. Сам он не успел устроить эту встречу.
Варух подошел к большому сундуку.
– Здесь приданое шута.
– А здесь твое приданое. – Шут в мгновение ока очутился возле купца и выпростал его пояс, рассыпал по полу монеты и небольшие мешочки с монетами. – Не смущайся, государь. Что упало, то твое. Ступай, купец, пока я у тебя в животе твоем не поискал денежек.
Варух снова поклонился государю.
– Ваше величество, дозвольте видеть очи ее величества Марины Юрьевны.
– Дозволь, – сказал шут, кладя руку на плечо государя, – он и ей что-нибудь даст. Значит, есть с чего давать.
Вор треснул шута по руке.
– Послушай, да ты горбат, кажется.
– Ошибаешься, государь. Это у меня крылья прорастают.
Лицо у шута было тонкое, белое и прекрасное. Глаза огромные, серые, с пронзительными зрачками.
– А ведь мы с тобой и впрямь в дурацком положении, – сказал шут. – Может быть, чтоб не отягощать себе голову думами, отяготим наши желудки?
– Пожалуй, – согласился Вор. Он был доволен последним, потусторонним посланием пана Меховецкого.
Юрий Мнишек уезжал из Тушина в крытых санях. Он казался себе птицей, выпорхнувшей из клетки.
Тушино выглядело кладбищем для телег. Телеги, поставленные одна к одной и ворохами, заняли целые поля. На роту приходилось по тысяче телег, сотня рот – сто тысяч телег.
Теперь войско перешло на сани, и Мнишек все время обгонял пустые обозы. На любой дороге, отходящей в сторону от большака, тянулся свой обоз или обозик. То расходилась по сторонам посланная за продовольствием обозная войсковая прислуга. Встречались и боевые отряды. Война шла под Москвой, кругом Москвы и по всей Русской земле.
Продолжалась осада Троице-Сергиева монастыря, где застряли такие скорые вояки, как Лисовский и Сапега.
Пан Мархоцкий рассыпал свои отряды по дорогам, ведущим к Москве, обрекая ее, многолюдную, на голод.
Под Коломну спровадили из Тушина Млоцкого и Бобровского, заводчиков ревизии, и оба они, столкнувшись с отрядами Пожарского, а потом Прокопия Ляпунова, завязли в мелких боях и стычках.
Верстах в двадцати от Тушина Мнишек издали увидал гетмана Рожинского. Говорить с гетманом было не о чем, возчик начал останавливать лошадей, но Мнишек приказал ехать быстрее.
– Я желаю видеть Россию только в моих снах, – сказал он спутникам.
Рожинский с сотней крылатых гусар объезжал зимние квартиры своего войска. Большинство деревенек вокруг Тушина были заняты ротами, полуротами, ватагами. Невоюющий солдат – паразит. Всюду шла игра в карты, в кости. Всюду пьянство.
Гетман морщился, как от зубной боли, но молчал. Отправился со своей сотней посмотреть, что делается на дорогах, ближе к Москве. Проехали лесом, полем. Поле было странное, куполом. За полем, у редкой березовой рощи, стояли дымы селения.
– Наши здесь стоят? – спросил Рожинский ротмистра. – Не знаю, пан гетман. Никогда здесь не был.
– Что за деревня?
– Берестки, – объявил провожатый из тушинских мужиков.
Поехали через поле. Князю захотелось поглядеть на окрестности с холма. Чем выше поднимались, тем меньше оставалось земли. Небо все распахивалось, распахивалось да и разлетелось вдруг вдребезги, так крушит копытом лошадь утренний ледок на дороге. Рожинский увидел – летит в воздух прочь голова, а над безглавым всадником алый фонтан.
Откуда добыли в Берестках затинную пищаль, подобрали на дороге, украли из беспечного польского обоза, кто знает? Но пищаль пальнула. А когда преславная крылатая конница пошла атакой на село, то пищаль выпалила еще дважды, и оба раза дробью, ранив добрый десяток гусар. Схватка была недолгой и не очень-то победной. Сражаться пришлось с крестьянами. Те – не ведая грозной славы крылатых – ссаживали гусар с коней вилами,
