– Но вокруг меня одни солдаты. Вас я не вижу неделями. Вы избегаете меня.
– Мое частое появление у государя ему в тягость. Он мой должник.
– Зато ему был не в тягость Адам Вишневецкий, который за каждую попойку получал куш.
– У меня слабое здоровье, чтобы пить. – Раздражение разбирало пана Мнишка. – Что вы от меня хотите, ваше величество?
– Любви, отец! Одной вашей любви и нежности.
Мнишек вытянул губы и с сановной неприступностью разглядывал нечто, витавшее над головой дочери.
– Отец, мне страшно! Я бы убежала с вами, но мне невозможно покинуть табор. Я – царица этой страны. Не оставляйте, Богом вас заклинаю!
– С вами неотлучно будет ваш брат, Станислав… Неприлично быть такой настойчивой. Если бы я мог исполнить вашу просьбу, я бы ее исполнил без напоминаний. Мне нужно быть не только в Самборе, но и у короля. Вы же сами видите, без помощи королевской это странное уравновешенное противостояние Москвы и Тушина может длиться бесконечно долго. Бездействие, однако, наказуемо Судьбой.
– Вы это хотите поскорее увезти! Вам это дороже дочери! – Марина Юрьевна с размаха ударила по денежным кучкам на столе. – Вы продали меня и бежите со своей прибылью. Вы хуже евреев, которые торгуют пленными польками на стамбульских базарах! Те торгуют иноверками, иноплеменными, вы же – кровью своей, ибо я ваша кровь! Да будет ли вам хоть когда-нибудь стыдно за эту вашу сделку?
Она повернулась и ушла, и он облегченно перевел дух и, нарочито хмуря брови, с нарочитым неудовольствием сгребал в кучки монеты, смешанные неистовством Марины.
Тушино готовилось к бане.
Баню поставили над прудом. Это была не банька, а целые хоромы. В субботу ее отдали женщинам. В полдень вокруг пруда собралась добрая треть Тушина поглазеть на русское диво. И диво было. Напарившиеся женщины выбегали прохладиться.
Уж такие все розовые, что и солнце зарумянилось от погляда. Женщины, обнаружив перед собою целое войско, визжали от восторга, падали в снег, катались, бросали снежками в бесстыжие глаза, убегали в парную и вновь выскакивали.
Наконец напарилась и вышла на снег Павла. Волосы будто солома, до пят, не по присловью, а именно до пят. Грудь высокая, с розами сосков, на срамном месте золотое руно. Бедра тяжелые, а ноги как у газели. Вышла, потянулась на солнышке, ладонью подбросила порошу в воздух, подошла к проруби, охнув, окунулась. Поплавала в черной полынье как лебедь.
Выходя, ей пришлось наклониться, взяться руками за берег. И войско, глядевшее затая дух, совершенно изнемогло перед открывшейся на мгновение сокровенностью.
Среди глядельщиков стоял прежний обладатель сокровища, прежний кузнец, а ныне никто и ничто, по имени Пуд. Кинулся Пуд через толпу к Павле, но его остановили с добродушными смешками.
Павла ушла в баню под громовой вздох поляков и казаков. Пуд же, ослепленный яростью, взбесился. Схватил одного из своих обидчиков за голову, сунул себе под мышку, и хрусть – готов. Второго – за горло, раздавил, поднял над землей. Смертные хрипы. Ужас. Зверь перед людьми. А у зверя сабля, выхватил у задушенного. Рубил кого ни попадя. От него бежали сломя голову, и сам он бежал за всеми, пока не увидел перед собой строй солдат. Кинулся прочь, влетел в солдатский шатер. По шатру пальнули. Раненый, визжа от боли, разрезал полог, выскочил на ружья и сиганул в отчаянии в землянку, полную казаков.
И был там вопль и рев, и – смолкло, но никто не вышел из землянки.
– Посмотри, что там! – приказал поручик своему жолнеру.
Жолнер наклонился над входом в землянку.
И тут из тьмы на него выскочило огромное, кровавое и зубами клацнуло по горлу. Ударил фонтан крови, жолнер упал, существо исчезло. Солдаты по команде дали залп, и второй, и третий.
Наконец двое смельчаков приблизились к землянке и стали тыкать в нее копьями. Вдруг за одно копье ухватились, втянули жолнера вовнутрь, и тот как завороженный ушел за копьем своим, и через мгновение труп со свернутой набок головой был выброшен из тьмы на свет.
– Матерь Божья! – вскричал юный поручик, не зная, что приказать солдатам, но они уже катили бочонок со смолой.
Смолу подожгли, бочонок вогнали в землянку, и оттуда валил черный дым и долго жутко пахло сгоревшим мясом.
Вор кричал и топал ногами на хорунжего, привезшего от гетмана Рожинского устную угрозу:
– Пусть пан Меховецкий немедленно убирается не только из покоев его царского величества, но и прочь из Тушина. Промедлит – лишится жизни.
– Это не Меховецкому – это мне угроза! Рожинский забыл всякое приличие!
Меховецкий, когда хорунжий ушел, поспешил одеться, но потом раздумал.
– Надо сию же минуту послать за казаками Заруцкого. Пусть станут лагерем вокруг дворца.
– Но отчего Рожинский взбеленился?
– Оттого, что не имеет никаких военных успехов, государь.
За донцами было послано. Меховецкий снова надел шубу, но время наступило обеденное. Шуба была снята, сели обедать.
– У меня не идет из головы этот русский зверь, загрызший, удавивший, изрубивший до смерти четырнадцать человек да еще семерых ранивший.
– Случай чудовищный, – согласился Меховецкий, – я в последние дни много думаю о русской опасности.
– О русской опасности?
– Да, государь. Вы только посмотрите, как они расправляются друг с другом. Их насилие над собой не знает, кажется, никакого предела. Они детей убивают и калечат. Свое племя выкорчевывают!.. Так как же они поступят с нами, когда вдруг опамятуются и обратят свои взоры на пришлых, на чужих? Этот сгоревший русский ответил на мой вопрос сполна.
– Отчего мы думаем об этом… Не лучше ли вспомнить баню. Ах, какое это было зрелище!
– Но оно-то и кончилось убийством.
– Милый мой Меховецкий, сегодня в России всякое дело кончается – убийством. Так будет до той поры, пока русские не освободят для меня мой трон.
Меховецкий грустно крутил перед собою, за косточку, тушку жареной куропатки.
– Русского царства не существует, но русские люди никуда не подевались. У них нет предводителей, но они жаждут иметь таких предводителей.
– Пусть изберут меня! – засмеялся Вор.
– Вами управляет Рожинский, а Рожинского они не захотят себе в вожди. Советую, кстати, прислушаться к имени Скопин-Шуйский. Некогда он был меченосцем вашего величества.
– Избавь, Меховецкий, хоть за обедом от всей этой суеты… Перед моим взором – златовласая Аврора… Меховецкий, почему она не у нас?
С грохотом и треском распахивались двери, и некий топочущий клубок катился, нарастая, к столовой палате.
– Ты здесь?! – Рожинский схватил Меховецкого за шиворот, крикнул своим: – Убейте его!
