- А, чёрт! - Вовка сплюнул. - Опять у них мероприятие! Перегородили всё, хрен пролезешь!
Подземный переход, ведущий к цели нашего путешествия - универмагу «Охотный ряд», был перечёркнут красно-белой милицейской лентой. За ней стояли угрюмые омоновцы с дубинками, под взглядом которых толпа сама собою сворачивала налево, к Госдуме, и попадала в узкий коридор между двумя рядами металлических оград, где её живым галопом прогоняли в направлении Большого театра. Общий поток втянул и нас.
- А куда мы идём-то? - спросил я на бегу. - Нам же в другую сторону!
- Да ладно, - запыхаясь, отмахнулся Вовка. - Перейдём у Большого и вернёмся через площадь Революции.
Но переход возле театра тоже оказался перегорожен пёстрой лентой, как и поворот на Петровку. Колонна, не имея возможности свернуть ни влево, ни вправо, медленно поднималась к Лубянке.
- Нормально, - сказал Вовка, когда мы поравнялись с «Детским миром». - Кажись, загибаемся к Политехническому.
- Я так точно уже загибаюсь! Сколько можно бродить по морозу?!
- Не ной! - Вовка поднял воротник пальто. - Свернём на Никольскую и пойдём в ГУМ. Там, кстати, тоже фастфудовок немерено, а народу меньше.
В конце Театрального проезда длинная шеренга конных милиционеров перегораживала путь колонне, заставляя её поворачивать направо. Широкая змея, изогнувшись, текла в сторону Старой площади. Навзрыд плакал чей-то вконец вымотанный ребёнок, пожилой мужчина остановился, держась за сердце, его толкнули в спину, и он заковылял дальше.
Я понял, что на Никольскую нам не свернуть: колонна упорно ползла вперёд, ничуть не сужаясь и не разбиваясь на рукава. Никольская, как и все последующие переулки, была заперта красно-белой лентой.
- Да ну их в задницу! - не выдержал, наконец, Вовка. - Задрали со своими праздниками! Хоть вообще в центр не выезжай!
- Чего делать-то будем? - спросил я.
- А чего тут делать? Пошли в метро - и домой. Колбасы по пути купим. Водки.
Мы стали выбираться из колонны ко входу на «Лубянскую». Туда же сворачивали многие шедшие с нами. Перед входом толпа становилась гуще, и я не сразу заметил линейку милиционеров, пропускавших людей внутрь по одному и неохотно.
- Документики готовим, граждане! - зычно воззвал сержант. - Регистрацию в развёрнутом виде!
Вовка вдруг резко осадил и, пихаясь локтями, полез назад.
- Чего ты? - спросил я.
- Да просроченная у меня регистрация, - буркнул он. - Прицепятся - не отвяжешься. Лучше обойти…
Я вспомнил, что у меня-то и вовсе никакой регистрации нет, и полез сквозь толпу следом за Вовкой.
Мы медленно брели в гуще колонны мимо Политехнического музея. Какой-то дедок залез на водосточную трубу и, размахивая красным знаменем с надписью «Будьте готовы!», пытался затянуть «Родина слышит, Родина знает…», но его быстро сняли и увели.
- Кажется, я понял, - сказал Вовка. - На Васильевский спуск идём. Видишь, на Ильинку сворачиваем?
- Зачем нам на Васильевский спуск? - слабо отозвался я.
Ноги мои гудели от усталости, а уши нехорошо онемели от холода.
- Нам-то не надо, - согласился Вовка, - а весь народ туда валит. Не то на концерт, не то на митинг.
- Какой концерт в такую морозяку?! - простонал я.
- Не знаю. Может, Пол Маккартни опять приехал. Или этот, «голубой» на рояле… Блин! Забыл фамилию.
- Меня сейчас другое беспокоит, - я потрогал уши ледяными пальцами, - выбраться оттуда можно?
- Элементарно! - кивнул Вовка. - Через мост - и на «Третьяковскую». Если пустят…
Некоторое время мы молча брели по Ильинке. Разговоры в толпе стихли, люди шли понуро, едва переставляя ноги, как на похоронах. И вдруг далеко позади раздался басовитый кашель моторов, от нарастающего рёва задрожали стёкла в домах.
- Ни фига себе! - удивился Вовка. - Техника подходит! Это что же, парад будет?
Народ тревожно оглядывался назад. Там, в начале улицы, метались лучи прожекторов, поднимались выхлопные дымы. Сзади вдруг стали напирать, появились бегущие люди, меня чуть не сшибли с ног.
- Бэтээры идут! - крикнул кто-то.
Толпа дрогнула и разом побежала. Рискуя полететь кувырком, я всё же оглянулся на бегу и увидел шеренгу бронетранспортеров, развернувшуюся во всю ширину улицы. Они быстро, ужасающе быстро приближались, подгоняя бегущих тигриным всхрапыванием дизелей.
Вовка где-то потерялся, наверное, убежал далеко вперёд. Я рванул за ним, мимо белых колонн Биржи, мимо арок Гостиного двора, заботливо отгороженных от толпы страшными красно-белыми полосами. Колонны больше не было, клубящейся, отчаянной кучей мы вырвались на площадь и рассыпались во все стороны, не видя ещё, куда бежим, так как свет прожекторов на зубчатой стене бил нам прямо в глаза.
И тут раздались выстрелы. Человек, бежавший передо мной, вдруг упал на колени, поцеловал землю и, неприятно дёрнувшись, затих. Рядом свалился другой. Кто-то катался по булыжной мостовой, визжа, как заяц. Впереди коротко вспыхивали огоньки, сопровождаемые раскатистыми хлопками и стонущими рикошетами пуль. Огоньки располагались цепью на равных расстояниях друг от друга, в разрыт вах красно-белой ленты, опоясывающей площадь. Совсем как охотники на номерах, подумал я и упал, запнувшись о лежащее на брусчатке тело. Прямо перед собой я увидел широко раскрытые глаза Вовки. Он лежал на боку и, казалось, пытался лизнуть булыжник окровавленным, неправдоподобно длинным языком.
Я всхлипнул и пополз прочь - к единственному укрытию на пупырчатой шкуре площади, Лобному месту. Охотники продолжали стрелять, но им пока хватало другой дичи, а может быть, в меня трудно было попасть из-за валявшихся повсюду тел, во всяком случае, я почему-то всё ещё был жив. Меня колотила крупная дрожь, руки и ноги совершали странные самостоятельные движения - куда больше движений, чем требовалось для того, чтобы ползти. Челюсти до хруста свело судорогой.
Какой мороз, плакал я. Какой страшный мороз!
Белёсый камень Лобного места обжёг руку холодом. Я поднял голову. Красно-белая лента трещала на ветру и билась о парапет, словно пыталась обнять, втянуть его в общее пространство площади. Но не могла. Здесь кончалась её власть. Как же мне было страшно! Как хотелось повернуть назад и уползти поскорее прочь от этой полоски, в ярости рвущей камень! Но я не повернул. Впервые в жизни я пересёк красно-белую запретительную ленту, впервые выполз из разрешённого пространства, где нельзя то и нельзя это, туда, где можно всё. Может быть, даже можно спастись… Может быть, даже…
- Смотри, один уходит! - раздалось вверху.
Я замер на мгновение, а потом с облегчением перевернулся на спину. Теперь можно и это. Теперь можно ни о чём не думать и ничего не бояться. Потому что произошло самое страшное.
Над парапетом показалась рука Охотника, и сейчас же тяжёлая плотная сеть накрыла
