самые разные легенды. Но дело в том, что одна легенда имеет под собой основу. Барон каждого табора знает некий секрет. Секрет, который передается от отца к сыну.
Тут уже не выдержала юная гоблинша, сидевшая в дальнем углу. Она, только что наматывавшая на палец черный локон, теперь громко фыркнула:
— Герцог, я, конечно, понимаю, что в Госсовете вас специально обучают два часа рассказывать то, что известно всем и каждому, но, может, вы все-таки перейдете к делу?
— Графиня, — скривился мужчина, — если бы вы подождали еще пару минут, вы могли бы обойтись без своей критики. Дело в том, что секреты у орков бывают разные. Один табор способен управлять лошадьми, другой может отыскивать золото, где бы оно ни находилось. А еще есть табор, барону которого известен секрет лучшего из ядов Гьерта. Этот яд действует в зависимости от желания того, кто его создал. Если барон захочет — жертва не успеет вздохнуть, как будет мертва, нет — проживет несколько дней, недель, месяцев.
— И что вы предлагаете? — вновь перебил его фавн.
— Я предлагаю найти этот табор. Этого барона.
— Но зачем? Констарен и так погибнет во время восстания. К чему яд? — не успокаивался его собеседник.
— Вы просто неспособны увидеть перспективу, — позволил себе легкую улыбку глава собрания. — Предположим, мы найдем барона и создадим яд. Констарен погибнет, а вслед за этим, всего через день-два, начнется восстание. Если вы помните существующий план, — герцог не смог удержаться, чтобы не сказать фавну какой-нибудь гадости, — восстание попросту уничтожит весь правящий дом. Это, разумеется, хорошо, вот только чернь начнет коситься на тех, кто займет трон после троллей. Яд позволит устранить эту маленькую проблемку. Достаточно уменьшить размер восстания, сдать новому королю городских главарей и устранить того идиота, что связывает этот плебс и нас. А героев всегда любят. Приблизившись еще на один шаг к трону, став лучшими друзьями молодого короля, мы сможем легко управлять им. А в случае чего, отправим вслед за отцом. Благо детей у Констарена много, можно пойти по нисходящей. — На последней фразе оратор позволил себе легкую улыбку.
Фавн некоторое время помолчал, а потом глухо поинтересовался:
— Кто «за»?
Последней с мнением герцога согласилась гоблинша.
Грохот перевернутого стула заставил Каренса вздрогнуть. Мошенник не мог сказать, когда он задремал, да и спал ли вообще, но появления Найрида в комнате он точно не заметил.
Сероватый свет занимающегося рассвета высветил замершего возле опрокинутого стула менестреля, осторожно поддерживающего рукой полу плаща. Увидев, что шулер открыл глаза, менестрель нетерпеливо выпалил:
— Проснулся? Уходим!
Каренс зевнул:
— Какого черта? У нас еще есть время до прихода городской стражи.
— Через пять минут здесь будут люди графа Арзиела. И они просто-напросто перережут нам обоим глотки.
— Что? — подскочил на кровати мошенник.
— То, что слышал! — Музыкант подхватил гитару, перекинул ремень через шею. — Граф почему-то жутко огорчился, вернувшись из поездки и обнаружив меня в комнате баронессы Тариинской.
— С чего бы это? — потянулся шулер, решив, что это его не касается.
— Может, с того, что баронесса была его женой? — хмыкнул Найрид, лихорадочно оглядывая комнату, не забыл ли чего. — Так что собирайся, пошли.
— Чудненько. Вот только, знаешь, я сейчас подумал: может, нам стоит разделить наши проблемы? Смотри, городская стража придет проверять, здесь ли я. Стало быть, это мои проблемы, а…
— А когда граф Арзиел придет выбивать рогами дверь этой комнаты, он навряд ли поверит, что ты не при делах. Так что эта проблема — наша общая! — отрезал менестрель, направляясь к двери.
Стоящие на городских воротах стражники были весьма удивлены путешественникам, решившим покинуть Тиим затемно. Впрочем, они бы удивились еще больше, если бы увидели, как сразу за воротами один из путешественников резко остановился и принялся судорожно обхлопывать себя, словно что-то искал.
— Что случилось? — недоуменно уставился на мошенника бард.
В глазах джокера плескалась неземная печаль:
— Я перчатки потерял.
В первый момент Найрид решил, что он ослышался:
— Что? Какие, к черту, перчатки?
— Обычные, — тоскливо вздохнул Каренс, — кожаные.
— Ну и что, что потерял? На кой черт они тебе нужны? Лето на дворе!
— Да при чем здесь лето, — отмахнулся Каренс — Просто в нерабочее время мошенник должен носить перчатки.
— Зачем?
— Чтобы не утратить чувствительность пальцев!
Менестрель только фыркнул:
— Что-то я ни разу не видел, чтобы ты их носил.
— Ну и что? Так полагается. Меня так мой учитель учил. — Джокер потер щеку и смущенно добавил: — Правда, я никогда не видел, чтоб он их надевал.
Города и станицы в приграничье расположены неравномерно. То за пару часов пешком дойдешь от одного поселения до другого, то приходится день ехать, чтобы добраться до ближайшего городка. Мошеннику и менестрелю не повезло: на этот раз идти пришлось долго.
Примерно к полудню, когда солнце почти заползло в зенит, джокер мрачно покосился на прозрачно-голубое небо без малейшего намека на облака и, зло сплюнув себе под ноги, тихо прохрипел:
— Ненавижу! И какой черт дернул меня отправиться путешествовать? Который раз зарекаюсь покидать столицу больше чем на пару месяцев!
— И как, — невольно заинтересовался менестрель, — получается зароки выполнять?
Каренс бросил мрачный взгляд на чересчур уж языкастого барда и вместо ответа только недовольно дернул плечом, что было расценено как отрицательный ответ.
Впрочем, менестрель и сам мысленно проклинал солнечную погоду. От жары пересохло в горле, пыль забилась в нос, осела на губах. Хоть бы легкий ветерок подул или прошел небольшой дождик! Нет, не ливень, от которого дорога превратится в хлябь, а такая крохотная небесная капель, которая слегка прибьет пыль и уберет эту дикую жару.
Найрид уже давно снял колет, оставшись в сероватой, кое-где заштопанной на скорую руку рубашке — одежда поновее, для выступлений, хранилась в походной суме. Каренс, обиженный отсутствием сострадания к своей утрате со стороны барда, куртку пока снимать не собирался: посмотреть бы на этого музыканта, если бы он остался без своей балалайки или без запасных струн (а ведь это идея!). Но со стороны, конечно, это расценивалось исключительно как издевка над самим собой. Мошенник вскинул голову к небесам, окинув взором безоблачный свод, и вздохнул:
