Комсомольцы с завистью посматривают на купающихся.
— Каждый из нас довжен помнить, что находится вдави от Родины… — продолжает комсорг.
Он говорит быстро и четко, словно боится, что его не поймут. Дым Пашкиной сигары слезит глаза и затрудняет дыхание.
— Паша, не кури!
Пашка стряхивает пепел и несколько раз плюет на кончик горящей сигары. Потом прячет ее за отворот пилотки.
Рогачев говорит о мародерстве, которое надо «пресечь в корне», о том, какая роль возложена командованием на комсомол, как надо вести себя здесь, в Европе, и…
— Я думаю, комсомольская организация вашего батальона и впредь покажет сплоченность, инициативу и настоящую партийную дисципвину! — закончил он речь.
Аня поймала себя на мысли, что почти не слушала комсорга. «А еще в комсомол вступать норовишь! Эх девка, девка, непутевый ты человек!»
Коля выпрямился, как на пружинах.
— Вопросы?
— Нет вопросов!
— Тогда разрешите перейти… — и он серьезно посмотрел на Аню, — к следующему пункту повестки.
Щеки девушки вспыхнули густым румянцем. Она опустила глаза и стала смотреть на носки своих сапог. Вот по ранту ползет маленький-маленький мурашек. Он что-то тащит. Аня отрывает травинку и осторожно подгоняет насекомое, А щеки горят, точно напекло их солнцем. Муравей срывается и падает в траву. Зачем она столкнула его? Припомнился один из афоризмов Козьмы Пруткова: «Трудись, как муравей, если хочешь быть уподоблен пчеле». Смешной этот Прутков.
И вдруг словно тысячи таких вот муравьев защекотали тело, Коля Крыжановский назвал ее фамилию. Аня чувствовала взгляды десятков глаз, направленных на нее со всех сторон; спереди, с боков, кто-то смотрел ей даже в затылок. Наверно, Давлетбаев, она видела его, когда он садился.
— Встань, — прошептал Пашка.
Аня встала, но глаз не подняла.
Коля зачитал ее заявление.
— Пусть расскажет свою биографию.
— Мы будем судить о ней не по прошлому, а по настоящему, — возразил кто-то.
— Что тут долго рассуждать, давайте конкретно!
— Нет, нет, так не можно, товарищи! Нехай пару слов о себе скажет.
— Ну что же, Киреева, — сказал Крыжановский, — послушаем вас.
Аня с трудом подняла голову и раскрыла рот. Вон там Шкалябин кивает головой, а рядом с ним Красильников. Он улыбается, сверкая полоской ровных и крепких зубов. В горле першит и такая сухота во рту! Хоть бы глоточек воды!
— Я родилась… — выдавила она первые слова, — в тысяча девятьсот двадцать пятом году в декабре… тридцать первого декабря…
— Ого-о, в канун нового года! — заметил ефрейтор с рыжей челкой на лбу, которого звали Гришаня, переделав его фамилию на имя.
— В семье… — Тут Аня запнулась и еще больше покраснела. — В семье рабочего… то есть… У меня только мать… Она работает на текстильной фабрике.
— А отец?
— Отца нет, умер… Я не помню его.
— Не мешайте, товарищи! — предупредил Рогачев.
— Да что тут говорить, товарищ гвардии старший лейтенант, кто не знает, что она наша советская девушка, — приподнимаясь, громко заявил Гришаня.
— Хорошо, — согласился комсорг, — тогда задавайте вопросы.
Вопросы посыпались со всех сторон.
— Где училась?
— Почему раньше не вступала в комсомол?
— Социальное положение отца?
— Сколько классов окончила?
— Где была до фронта?
С каждым вопросом, на который отвечала Аня, ей становилось легче и легче, как и в тот раз, когда рассказывала Шкалябину. Но вопрос, почему она в комсомол вступает так поздно, смутил девушку. Она не знала, что ответить, как объяснить, чтобы ее поняли. Неужели ей придется рассказывать про те унижения, которые она перенесла в юности? Неужели?
— Я раньше не думала об этом, — пролепетала девушка.
— Это не ответ! Скажи прямо, что не хватало сознания.
Аня окончательно растерялась. Нет, лучше выходить из траншеи или бежать навстречу танку, чем стоять под этими пытливыми взглядами, одной у всех на виду. Они правы, что всё хотят знать о ней. И, конечно, они не потерпят лжи.
— Товарищи, разрешите, — раздался спокойный голос Шкалябина. — Я рекомендую товарища Кирееву…
Головы повернулись к командиру роты. Он стоял чуть расставив ноги и всматривался в каждого.
— Вот вы спрашиваете, почему она раньше не вступила в комсомол? А я думаю — конечно, насколько мне известно — виновата в этом не сама Киреева, а те, кто окружал ее до фронта.
— Давайте голосовать! — предложил Красильников. — Мы знаем Аню с первого дня.
— Голосовать, голосовать! — подхватили сразу несколько человек.
— Разрешите мне, товарищи! — выбегая на середину круга, быстро проговорил Давлетбаев.
Послышался сдержанный смешок.
— Дайте высказаться гвардии лейтенанту, — сказал Рогачев.
Давлетбаев сделал шаг назад.
— Пожалуйста, товарищ гвардии лейтенант. Мы можем подождать.
— Знает ли кто-нибудь из вас, что юность Ани Киреевой прошла в исключительно тяжелых условиях? — Шкалябин сделал паузу, зачем-то сдернул пилотку и смял ее в руке.
Аня со страхом ждала, что скажет лейтенант. И все же она мысленно благодарила его за помощь.
— Нам не к чему ворошить ее детство и юность. И, по-моему, вы правы, товарищи; боевые дела Киреевой с наилучшей стороны характеризуют ее.
— Верно, товарищ гвардии лейтенант! — стукнув кулаком по земле, сказал Красильников.
— А что она сделала за время пребывания в нашей роте, вы знаете сами, — закончил Шкалябин и снова нахлобучил смятую пилотку на самый затылок.
— Слово имеет товарищ Давлетбаев, также давший рекомендацию товарищу Киреевой, — объявил Коля.
— Вот вы говорите то да сё, — бойко начал санитар, — а мы скажем…
— Кто это мы? — спросил Гришаня.
