на День благодарения? Он отнес Ренате стакан и опустился в кресло, наблюдая, как она массирует себе ступню.
Вы не думаете, что я специально всех услала?
Почему я должен так думать? И в любом случае, не могу представить, чтобы вы организовали это бегство Шарлотты и Джона. Думаю, вас оно изумило так же, как и меня.
Нет, это была не моя идея, но я знала, куда они собираются. Если бы Шарлотта не сказала мне об этом, тогда я попросила бы их найти какой-нибудь предлог и оставить меня с вами наедине.
А как же Майрон и остальные?
Я ничего не устраивала специально, а воспользовалась сложившейся ситуацией. Смотрите. Вот Майрон, например, счел должным навестить свою мать. Впрочем, я несправедлива, он сам действительно хотел поехать к ней. Она живет в доме престарелых в Ривердэйле. В другой день и я бы поехала с ним. Ну а моих родителей Сет повел развлекаться – представляете, они пошли на «Терминатора-2».
Правда?
Именно так. И если бы я не захотела пообщаться с вами, я тоже пошла бы, и Майрону все равно пришлось бы ехать к маме одному… Уоррены? Они только и мечтают, как бы поскорее удрать обратно в Филадельфию. Да, если бы я попросила, они могли бы задержаться и побыть со мной – ну, часик.
Закончив разминать ступни, Рената еще раз переложила подушки, уселась, сплетя вытянутые ноги, и уставилась на Шмидта.
Ну-у, я очень польщен.
Происходит кое-что важное, и что из этого выйдет, что ждет Шарлотту и Джона, зависит в какой-то степени и от нас.
От меня и вас? А как же Майрон? А почему не от Джона с Шарлоттой?
Сейчас с вами разговаривает не Майрон, правда? Майрон умыл руки. Так что я подумала, что лучше это буду я. Ну а дети – конечно, в конце концов, им придется устраиваться самим. Я говорю только про определенный момент, который мы переживаем сейчас, и про совершенно конкретную вещь – она целиком принадлежит их отношениям, но находится в вашей ответственности. Понимаете, мне очень нравится Шарлотта. Джон часто приводит ее к нам. У нас нет своих дочерей. По четвергам мы с ней иногда обедаем вдвоем: у меня в четверг нет приема.
Приятно слышать все это. Шарлотта – мой единственный ребенок. Я тоже пытался пообедать с ней – две недели назад, – но она была слишком занята.
Она много работает. Но, знаете, мне кажется, что разговор с вами ее нервирует. Не знаю, понимаете ли вы, насколько велика ваша власть?
Ну уж!
Шмидт не курил с той самой минуты, как переступил порог Райкеров. Он потянулся за своей коробочкой с сигарильями: Не возражаете, Рената? Она не возражала. Поднялась, принесла пепельницу и, не слушая Шмидтовых протестов, вышла за новым виски.
Мои ноги уже получше, – сказала она.
Я беспокоюсь не столько о ваших ногах, ответил Шмидт, сколько о ясности нашего рассудка. Что вы собирались мне сказать?
То, что вы и так знаете, но не хотите признать. Что Шарлотта и Джон очень боятся вас и вашего осуждения.
Да уж, такому старому грибу, как я, будет за радость перепугать двух взрослых молодых людей!
Вы пытаетесь насмешничать, но это правда. Как вы думаете, зачем существуют еврейские мамаши и злые феи? Чтобы пугать и наказывать! Они говорят – или молча думают – так: Вы ни во что меня не ставили, смотрели как на предмет обстановки, вы пригласили на ваш праздник всех этих людей, а про меня забыли или вспомнили в последнюю минуту. Но подождите! У меня есть колдовство как раз на такой случай! Ведь тут не может обойтись без колдовства. Укол веретеном повергает принцессу и все королевство в беспробудный сон. Но можно и просто изобразить такое лицо, будто ты Иисус на кресте и скорбящая Богоматерь в одном флаконе, загнать их в угол своим зловещим взглядом и сказать: Видите, что вы натворили! И сразу меркнет солнце, и пропадает всякая радость. Шмидти, вы тешитесь своей способностью напустить злые чары.
Она по-новому сплела ноги. Красивые, какие бы дефекты ни скрывались там под колготками. Шмидт докурил. Может, пора отставить свой запотевший стакан, поклониться и поблагодарить за обед и беседу? Не рискует ли он, если останется, потерять лицо, а если рискует, стоит ли его спасать? А что она скажет о нем, если он сейчас уйдет? Что скажет, если он останется? Шмидт зажег новую сигарилью и, затянувшись, решил, что пора применить терапию доктора Ренаты к самой Ренате.
Еще не так давно, начал он, я был практикующим юристом. Но когда я отправлялся куда- нибудь на обед или ужин или оказывался в компании, я считал себя обязанным оставить свои небольшие правовые познания, адвокатские повадки, и манеру выражаться за порогом. Ну скажем, у стойки для зонтов или в шкафу для верхней одежды. Не все юристы дают себе труд так делать, и я не уверен, что у меня всегда это получалось, но я старался. Я слабо представляю, как общаются психиатры, но, насколько я понимаю, сейчас вы говорили со мной, точно как говорите с пациентами, и не так, как говорят с гостем. Может, мне и нужно лечиться, но у вас я не лечусь. И сюда я пришел не на прием.
Она улыбнулась во весь рот – и довольно весело – и для разнообразия поджала ноги. Шмидт подумал, могут ли в ее возрасте быть такие белые зубы? Может быть, изобрели новую технологию, и, если она безболезненна, ему стоит попробовать?
Наверное, самое длинное неюридическое заявление за всю вашу карьеру? спросила Рената. Смотрю, я вас серьезно разозлила.
На самом деле я еще не закончил. Вы меня перебили, и мне это не нравится. Если вы собираетесь применить ко мне свою терапию, как бы вы это ни мыслили, я позволю себе слегка применить право. Мы разобьем проблему на отдельные составляющие. Первый пункт – Шарлотта. Давайте предположим – в рамках нашего разговора, – что я тоже немного с ней знаком, возможно, не меньше, чем вы. В конце концов, это мы с ее матерью растили ее. Так что оставим Шарлотту – или перейдем к ней в самом конце – и обратимся к пункту под названием «Джон Райкер». Вы только что заявили, что я его запугал. Хочу указать вам на полную безосновательность вашего заявления. Джон всегда был одним из моих любимчиков. Не вижу причины не сообщить вам в стенах этой комнаты некоторые факты, прекрасно известные Джону, но, возможно, не вам. Джон помогал мне так много, что, наверное, не стал бы партнером в компании, если бы я его не продвинул. Я его полностью поддержал. Из глубокого уважения к его замечательным качествам и без всякой личной корысти. Что Джон переключится на тяжбы, было решено уже тогда, и никто не мог бы обвинить меня в том, что я продвигаю его в партнеры для того, чтобы он остался в фирме и продолжал делать мою работу. Если вам так уж по нраву эти сравнения, то я для Джона скорее добрая фея-крестная: я дал вашему сыну то, чего он больше всего хотел.
Теперь вы закончили?
Нет, но я говорил достаточно долго, так что не возражаю, чтобы вы вставили слово.
Именно так Джон и сказал нам с Майроном: без вас он не стал бы партнером. Он был вам очень благодарен, и мы тоже, вся его семья. Мы знаем, что Джон умен и много работает, но знаем также – ведь он все время это повторял, – что в «Вуде и Кинге» заработать статус партнера – только начало. И он особенно благодарен вам за то, что вы не изменили своего
