всего на несколько лет старше миссис Кинг, жены нового учителя химии. Правда, он точно не знал, сколько лет миссис Кинг, но стоит увидеть ее в компании с женами других преподавателей, нельзя удержаться от мысли, что она годится им всем в дочери. На мадам Порте была зеленая остроконечная шляпка с красным пером. И она напомнила ему даму со старинного гобелена, которая выезжает на охоту, а на запястье у нее сидит хищная птица.
Она снова заговорила с ним: Томми много рассказывал мне о тебе. Вот почему я ничуть не удивилась, что ты такой отличный игрок. И высокий, ростом почти с отца.
Он промямлил в ответ нечто невнятное, как бы давая тем самым понять, что лучше оставить его в покое. И сразу же после этого отец с мадам Порте заговорили по-французски и болтали почти неумолчно. Сам он по-французски понимал, но предпочитал не говорить, потому что отец всегда поправлял его — и это несмотря на то что говорил он куда лучше мамы, причем отец делал вид, что не замечает ее ошибок. Говорили они об общих друзьях в Париже, отец собирался навестить их перед Рождеством. Вскоре Мистлер потерял всякий интерес к этой беседе и стал следить за тем, как отец ведет машину.
Делал он это довольно сумбурно. По большей части ехал на малой скорости и прибавлял ее совершенно неожиданно и часто неоправданно как раз на тех участках, где движение было особенно оживленным. Достигнув трехполосной магистрали, он выбрал среднюю полосу, словно сидел за рулем «скорой». Возможно, так влияла на него столь необычная машина, или же то было обусловлено желанием показать всем вокруг, что он может делать все, что ему только заблагорассудится. И спокойствие, в котором пребывала при этом мадам Порте, тоже казалось странным. Может, она настолько увлечена болтовней, что вовсе не замечает этого? Мама Мистлера непременно велела бы отцу остановиться и высадить ее у обочины.
Когда наконец они добрались до гостиницы, отец сказал: Надо дать tante Элизабет немного передохнуть. Пусть побудет у себя в номере, ей это необходимо, особенно если учесть, как я вел машину. Все нервы, проклятые нервы. А ты отнеси свою сумку и возвращайся. Выпьем шампанского. Потом Элизабет присоединится к нам, выпьем еще по глотку и пойдем обедать. Готов держать пари — ты голоден как волк.
Дверь в номер была открыта. Отец окликнул его, сказал, чтобы чувствовал себя как дома и что скоро вернется. Мистлер вошел в гостиную и встал у окна. Внизу, в парке, сверкали огоньки, мерцали и подмигивали, как свечи. Вот отец появился, и Мистлер увидел, что он переоделся — в один из тех темных двубортных костюмов, что ему шили на заказ в Париже. Они тесно облегали тело. Но несмотря на это, он всегда носил их с жилетом. Возможно, из-за этого он в расстегнутом пиджаке казался еще массивнее, чем был на самом деле. И если б лицо у него не было таким мягким и добрым, то выглядел бы почти угрожающе. Отец занялся открыванием бутылки, которую вынул из ведерка со льдом, что стояло на подносе рядом с тремя бокалами. Пробка громко хлопнула, и он налил шампанского себе и Томасу.
Только смотри, не проболтайся доктору Эндикотту. Это может ему не понравиться.
Хорошо, папа.
Видишь ли, когда мы с ним были в твоем возрасте, дедушка тоже приезжал к нам на матчи. И был не прочь угостить нас глотком хорошего вина, а мы, естественно, были не прочь выпить. Ха-ха-ха! Но наш ректор стал с годами слишком уж правильным. Жаль. Валяй, налей себе еще, потому как, если официант попадется слишком уж строгий, пить за столом я тебе не позволю.
Мистлер ждал. То была одна из расхожих шуток отца, служившая своего рода преамбулой или отсрочкой перед тем, как перейти к главному разговору. Отец вообще любил пошутить, в том числе и над самим собой.
Ясное дело, я привез тебя сюда вовсе не за тем, чтобы говорить о ректоре. Мне надо сказать тебе одну очень важную вещь. Тебе уже почти семнадцать, Томас, ты очень вырос. Помнишь, прошлым летом, когда мы говорили о Каренине, ты вдруг удивил меня. Сказал, что он тебе нравится. Полюбить Вронского легко, такой блестящий и обаятельный молодой человек, к тому же ведет себя, как подобает настоящему мужчине: соблазняет Анну, любит ее, потом она ему надоедает. Ему стыдно, он отправляется на войну и гибнет. А вот полюбить Каренина куда как труднее. У него некрасивые большие уши, он холоден и надменен. Правила приличия, социальное происхождение значат для него больше, чем они того стоят. Кстати, в этом мы с ним похожи. Даже в страсти он холоден и противен, и выглядит крайне непривлекательно, когда пытается удержать Анну. Словом, ведет себя не лучшим образом. Но ты сказал, что он тебе нравится, потому что он действительно старается. Знаешь, это очень зрелый и взрослый подход — симпатизировать несимпатичному мужчине, попавшему в невыносимую ситуацию. Человеку, который не может быть другим, человеку в высшей степени порядочному и идущему проторенной дорожкой.
Был у нас и еще один интересный разговор в Антибе. Мы говорили о романе «Ночь нежна»[51], помнишь? И ты сказал, что понимаешь, почему Дик Дайвер не бросил Николь. Сам я не персонаж из романа, но если это тебе поможет, попробуй хотя бы на секунду представить, что твой отец является таковым. Полагаю, ты уже догадался, о чем я собираюсь тебе сказать. Я люблю Элизабет, люблю с тех самых пор, как мы впервые встретились с ней в Париже во время войны. Тогда ей было всего на год больше, чем тебе теперь. И я не намереваюсь ее бросать. Знаю, что просто не смогу.
Тогда ты собираешься бросить маму?
В том-то и дело, что нет.
Но почему нет, раз ты любишь tante Элизабет? Ведь вы с мамой никогда не ладили. Когда вы вместе, лучше держаться от вас подальше.
Ну, не всегда так.
Да почти все время! Меня просто тошнит от всего этого. Знаешь, я вовсе не против, если ты уйдешь от нее. Буду проводить время и с тобой, и с мамой, но только по отдельности. Все лучше, чем видеть, как вы притворяетесь, будто ничего такого особенного не происходит.
Я говорил об этом с твоей матерью. Нет, не об Элизабет, конечно, хотя, думаю, она знает, что у меня кто-то есть. О том, что мы с ней не подходим друг другу, и это плохо сказывается на нас обоих. И на тебе тоже. Она сказала, что никогда меня не отпустит. Я не могу идти против ее воли. Она этого не заслуживает. И еще представь, как это скажется на твоих бабушке с дедушкой!
Да они просто с ума сойдут.
К тому же, Томас, не вижу законного способа сделать это. Развестись в Нью-Йорке невозможно. У меня нет оснований. Твоя мать не дала мне повода. Ты не можешь развестись с женщиной просто потому, что она тебя не любит или ты ее. И я никак не могу поехать в Рино или в другое из подобных местечек и притвориться, что живу там, — для того чтобы получить развод в штате Невада. Тогда пострадает фирма. Впрочем, один мудрый человек посоветовал мне не зацикливаться на разводе, раз мать не соглашается. Так что, если женюсь на Элизабет, стану двоеженцем.
А ты действительно любишь ее?
Только ее и тебя, никого больше. С ней я чувствую себя счастливым.
Тогда почему не живешь с ней? На Девятнадцатой улице есть кирпичный дом, который тебе всегда так нравился, с гаражом для автомобилей. Можете поселиться там, а я, когда буду приезжать, займу второй этаж.
И об этом тоже думал, хотя в голову не приходило, как это удобно — иметь гараж под домом. Нет, это невозможно, Томас. Разразится скандал. Мне придется сложить полномочия главы банка. А мой долг — продолжать управлять им, потому что это наш семейный бизнес. Элизабет согласна с этими доводами. К тому же она вовсе не уверена, что ей хочется жить в Нью-Йорке.
Тогда брось этот банк и живи в Париже. Тебе же там всегда нравилось.
Знаешь, Томас, мы с Элизабет много раз обговаривали все эти вещи. Ты уж поверь! И я, честно говоря, немного ошарашен тем, как легко ты отнесся к мысли, что я могу бросить мать и банк. Нет, скорее, благодарен. Такое твое отношение многое упрощает. Видишь ли, мы с Элизабет решили, что все равно будем жить вместе, но только тайно. В Париже, ну и во время ее приездов в Америку. Она только что купила квартиру в Нью-Йорке. И от матери не имеет смысла это скрывать. Достаточно, чтобы мы с Элизабет соблюдали правила приличия и не позорили ее.
Я бы никогда не смог так жить.
Надеюсь, что и не придется. Но для этого надо быть очень уверенным в себе и женщине, на которой
