собираешься жениться. Знаешь, нам надо обсудить две вещи. Первая — это мои с Элизабет отношения. Я не рассказывал о ней прежде, потому что ты был еще слишком молод. И еще хотелось, чтобы ты сначала увидел ее, до того как я тебе расскажу. Увидел и понял, какая она чудесная. И вот это произошло. Теперь другое, это тоже очень важно. Я хочу, чтобы вы с ней стали настоящими друзьями. Даже больше, чем просто друзьями. И тогда мне удастся соединить двух самых своих любимых людей на свете. Она всегда придет тебе на помощь. Ты можешь доверять ей всегда, даже когда меня уже не будет. И нечего строить огорченную мину, будь уверен, я еще собираюсь пожить на этом свете. И никому никогда не рассказывай о том, что я сейчас скажу тебе. Но ты должен знать это. Она спасла меня от немцев, перед самым началом вторжения. А в тех обстоятельствах это означало нечто большее, чем просто спасти мне жизнь. Сейчас она придет, и ты увидишь у нее в петлице маленькое красное сердечко, если, конечно, она будет в жакете. С платьями она его не носит. Это орден Почетного легиона. Возможно, она единственная женщина на свете, получившая эту высокую награду за подвиг, который совершила еще практически школьницей.
Что за подвиг?
О, то было очень опасное задание, требующее не только ума, но и отчаянной храбрости. Она не любит упоминать об этом, но, возможно, когда-нибудь расскажет тебе сама. И вообще, старайся принимать вещи таковыми, какие они есть. Если сможешь полюбить Элизабет, это восполнит многое из того, что она потеряла в этой жизни. Лично я знаю, что исполняю свой долг. Но если взглянуть под другим углом, меня можно обвинить в слабости и эгоизме. В точности Вронский, вот только без его шарма. А она отдает мне всю себя, без остатка.
Но как ты можешь позволить ей это, отец?
Я же сказал тебе, я люблю ее. Она любит меня.
Отец дал ему тогда очень хороший совет. Он мог бы добавить также, что супругам не стоит заводить детей до тех пор, пока получше не узнают друг друга. Оставалось лишь гадать, что он позже думал о Кларе, о том, почему Мистлер продолжает оставаться с ней в браке или почему Клара не уходит от мужа. Tante Элизабет была не из тех, кого можно обмануть хотя бы на минуту, и началось все это с их первого обеда в Нью-Йорке втроем с Кларой как раз перед помолвкой. Жаль все же, что постепенно он превратился в эдакого супермена, всегда был слишком занят, а потому не слушал или не вникал в то, что она порывалась ему сказать, причем в самой деликатной и даже изысканной форме. После смерти отца Элизабет пребывала в глубокой печали, ей чуть ли не заново пришлось учиться ходить. И позже в памяти у него не осталось ничего, даже путаных объяснений отца о банке и проблемах развода в Нью-Йорке, чтобы хоть как-то оправдать свой собственный образ жизни. И Элизабет Порте, которую он так любил и которая любила его, тоже не было.
Со времени, когда Сэм уехал учиться в закрытую частную школу, у него не было ничего, кроме мелких любовных интрижек, довольно пошлых — только их мог он противопоставить надежному и скучноватому супружескому спариванию с Кларой. Зато из Клары получилась просто замечательная жена главы фирмы: она принципиально избегала вмешиваться в его работу, знала, с какой страстью он обрушивается на любого, могущего помешать поступить по-своему. Бедняга отец, он даже от матери в постели не мог добиться своего. Словом, что касается внешних проявлений, тут позиция Мистлера была непоколебима и безупречна. Он твердо знал одно: если Клара будет вести себя, как мать, он не просто разведется с ней. Он разорвет ее пополам собственными руками. Характерно, что Сэм никогда не вмешивался в их отношения, никогда не принимал чью-то сторону, не стремился отстаивать свои интересы. Даже в ситуациях, противоречащих здравому смыслу. То была, разумеется, вина Мистлера, а не Сэма. Несмотря на все свои военные заслуги и награды, Croix de Guerre[52], медаль за воинскую доблесть и депрессии, дед был в быту куда более покладистым и нежным человеком. А попробовали бы вы заговорить с Мистлером о том, о чем он и слышать не желал!
Что он выиграет, рассказав Сэму о своей страшной тайне в самом конце этой драмы? Фокусник выходит на сцену, кланяясь и извиняясь, и бессвязно лепечет что-то на тему того, что фокус не удался. Возможно, это и принесет облегчение Мистлеру, и он почувствует себя свободнее, но стоит ли того риск? Раскрыть душу и увидеть, как сын просто брезгливо передернется в очередной раз?.. Разве это столь уж неизбежно и необходимо? Одно было ясно: он не может позволить Сэму продолжить оценивать работы студентов, волноваться о всех прочих университетских делах и до приезда на восток отправиться на озеро Виктория. Но тогда, если Сэм все же выкроит два дня, чтобы навестить родителей — что весьма сомнительно, учитывая его упрямство, — имеет ли право он, Мистлер, выкладывать эту новость, едва сын появится в дверях, или же за ленчем в клубе, где он планировал передать ему кольцо Элизабет? А что, если Сэм — и это весьма вероятно — придет не один, а с Моник и малышкой? Тогда появляется повод отложить этот тяжкий разговор до другого, более удобного момента.
Но как воспримет все Сэм, если он все же решится и скажет? Разве в такой момент рядом с ним не должен быть человек, на которого можно положиться? Человек, который не умирает и, само самой разумеется, не является его матерью. Кто-то, кто может согреть и утешить его в постели. Может, в конечном счете это не так уж и плохо, если Моник с Линдой окажутся с ними в Нью-Йорке или Крау-Хилл. И к чертовой матери эту Венецию, Умбрию и всякие другие места, где можно охотиться на шотландских куропаток! Надо принять их дома. Под аккомпанемент мудреных медицинских терминов вместо музыки. А если они приедут в Крау-Хилл, малышка может поиграть на пляже, или же он, Мистлер, покатает ее на паруснике. Притворится, что она ребенок Сэма, а не безотцовщина. К тому же нет никаких гарантий, что его родные внуки окажутся хоть чуточку лучше. Но понимает ли это Клара? Возможно, ей уже не представится лучшего случая наладить отношения с Моник. Попытаться навести мосты. Что ж, в таком случае один семейный визит, пусть даже и в столь драматичных обстоятельствах, сможет привести к результатам, недостижимым и за полгода пребывания в приемной доктора Фрейда.
Что лучше: позвонить или написать Сэму? Перспектива звонка из Нью-Йорка или Венеции как-то не слишком грела. Что он ему скажет? Алло, привет, это папа. Как там у вас, все в порядке? Ну и слава Богу. Кстати, по приезде домой тебя ждут новости. Я умираю. Нет, не сейчас, не в эту самую минуту, и срываться с места, торопиться закрыть мне глаза не стоит. Но менее чем через полгода это произойдет. Короче, я тут подумал, может, заскочишь, пока я еще на ногах? Именно! Если, конечно, тебе удобно.
Да, и в письме, пожалуй, тоже обо всем не скажешь. Телефон стал привычным способом общения, так что лучше уж позвонить. На протяжении долгих лет эпистолярный жанр свелся к соблюдению «правил Мистлера», что распространялись на все дочерние фирмы и подразделения от Таиланда до Норвегии. Он требовал: если уж взялись писать, пишите убедительно. Сделайте все, чтобы удержать внимание потенциального адресата. Если не можете выразить мысль одним предложением, значит, вы эту мысль не додумали. Никогда не задавайте слишком сложных или специальных вопросов, требующих иных ответов, кроме как «да» и «нет». (Пример: Вы доставите мне диван в понедельник утром?) Экономьте время. Получив письмо, пишите ответ на полях, не забудьте оставить копию для досье, а оригинал отошлите адресату.
И когда Мистлер все-таки писал Сэму, вызвано это было прежде всего желанием оседлать любимую лошадку. Необходимостью, которая отпала, когда Сэм начал зарабатывать на полуприличное существование, да еще получал внушительные суммы от денег, вложенных в трастовые компании. Вот тогда эпистолярный жанр и проявился во всей своей чистоте. К примеру:
Памятка Сэму. Тема: порядок расходования средств. Будучи твоим попечителем, я в очередной раз перевел в банк «Икс» имени Дональда Дака[53] тысячу долларов, чтобы покрыть дефицит средств в банке «Игрек» в ответ на их запрос. В надежде избежать в ближайшем будущем поступления аналогичных запросов прошу оказать мне такую любезность — точнее оценивать свои ежемесячные нужды на содержание. В свою очередь, обязуюсь найти способ удовлетворить их. Нет смысла говорить, что тебе вовсе ни к чему семейные деньги, если экономно жить в Калифорнии и не подписывать бездумно чеков, наши фонды не резиновые. В банке Дональда Дака будут не в восторге, я — тоже. Сожалею, что приходится говорить об этом, но я как твой попечитель не имею права делать выплаты по закладным на дом Моник. Однако я бы с удовольствием вторгся в наши основные запасы и уделил бы тебе разумную сумму, чтобы ты мог приобрести свой собственный дом. А уж кто будет жить в этом твоем доме, решать исключительно тебе. И еще одно, чтобы предупредить возможные возражения. Пожалуйста, пойми: это не просто формальности или свидетельство моего нежелания сделать Моник счастливой. Траст, оставленный твоим дедом, позволяет мне произвести распределение доходов в твою пользу.
