И в обиде божьей назван кровью.
Эти строки написаны в юле 1921 года. В эмиграции.
В 1958 году она их 'продолжит':
Яблоко, надкушенное Евой,
Брошенное на лужайке рая,
У корней покинутого древа
Долго пролежало, загнивая.
Звери, убоявшись Божья гнева,
Страшный плод не трогали, не ели,
Не клевали птицы и не пели
Возле кущ, где соблазнилась Ева.
И Творец обиженный покинул
Сад цветущий молодого рая
И пески горячие раскинул
Вкруг него от края и до края.
Опустился зной старозаветный
И опалил цветы, деревья, кущи,
Но оставил плод едва заметный,
Яблоко, что проклял Всемогущий.
И пески тогда его накрыли...
Мы судьбу виним, а виноваты сами. Нельзя предавать свой дар, даже во имя любви. Тому много примеров: расплата неминуема. Слишком поздним и горьким было понимание.
1 августа 1923 года Толстые вернулись на Родину, в Ленинград. Новые проблемы. Наталья Васильевна полностью погрузилась в дела семьи, мужа и стала... задыхаться. Ей необходимо было собственное творчество, а потому единственный выход - дневник. Она называла его домашним рукоделием: 'Как в кинопленке, мы видим человека в движении во времени'. И помогает остановить время. Таким образом, Крандиевская искала утешение и спасение в слове: приближался роковой 1935 год.
Сквозь дрему узнаю
За дымкой голубой
Твой путь в чужом краю
С подругой молодой...
Неблагодарное это занятие - разбираться, почему двое расстались. Значит, пришло время. Когда-то в стихотворении 'Гадалка' она написала:
Меж черных пик девяткой красной,
Упавшей дерзко с высоты,
Как запоздало, как напрасно
Моей судьбе предсказан ты!
На краткий миг, на миг единый
Скрестили карты два пути.
И путь наш длинный, длинный, длинный,
И жизнь торопит нас идти.
Чуть запылав, остынут угли,
И стороной пройдет гроза...
Зачем же веще, как хоругви,
Четыре падают туза?
Гроза не обошла стороной, а пути, скрестившись, разошлись, и оказалось, что главное - не само расставание, а отношение к нему. Вот выдержка из ее дневника: 'Это было последнее лето и проводили его врозь. Тоска гнала меня из дома в белые июньские ночи. Ехать, все равно куда, без мысли, без цели, только ехать, ехать, пожирать пространство'. Достойно удивления и восхищения, как понимала ситуацию Крандиевская: 'Заплаканного лица не прощают. Хороший вкус человеческого общежития требует сдержанности и подтянутой психики'. Легко написать, но как справиться с обидой, гневом. Она справилась Она отпустила его:
Люби другую, с ней дели
Труды высокие и чувства,
Ее тщеславье утоли
Великолепием искусства.
Пускай избранница несет
Почетный груз твоих забот:
И суеты столпотворенье,
И праздников водоворот,
И отдых твой, и вдохновенье,
Пусть всё своим она зовет.
Но если ночью иль во сне
Взалкает память обо мне
Предосудительно и больно,
И, сиротеющим плечом
Ища плечо мое, невольно
Ты вздрогнешь,- милый, мне довольно,
Я не жалею ни о чем!
Вы помните, ее почти детское: 'О любовь моя незавершенная'?.. Сколько здесь предчувствия боли, страданий, смирения.
А он? В его доме новая хозяйка, а потому горькая очевидность:
Больше не будет свидания,
Больше не будет встречи.
Жизни благоухание
Тленьем легло на плечи.
Как же твое объятие,
Сладостное до боли,
Стало моим проклятием,
Стало моей неволей?..
А жизнь продолжалась. Страшные 30-е, когда страна замирала до рассвета в ожидании 'черных марусь':
Лифт, поднимаясь, гудит.
Хлопнула дверь - не ко мне...
Потом война. Блокада. Она останется в осажденном городе и чудом выживет. Цикл блокадных (лучших!) ее стихов опубликован во втором номере журнала 'Юность' за 1988 год.
За спиной свистит шрапнель.
Каждый кончик нерва взвинчен.
Бабий голос сквозь метель:
'А у Льва Толстого нынче
Выдавали мервишель!'
Мервишель? У Льва Толстого?
Снится, что ли, этот бред?
3аметает вьюга след.
Ни фонарика живого,
Ни звезды на небе нет.
Но вот наступила весна:
Идут по улице дружинницы
В противогазах, и у хобота
