ним, спокойная, с умной, чуть снисходительной усмешкой.
— Ну и как? — спросила она вкрадчивым голосом.
Смутное чувство сожаления о чем-то несбыточном и важном коснулось души Сергея, когда он оценивающе глядел на ее обнаженную девичью фигуру, главным достоинством которой была, несомненно, молодость.
— А Изадора где? — спросил он вместо ответа.
— А ее Зингер, когда драка началась, увел с собой! — Лина стала неторопливо одеваться.
Есенин помрачнел.
— Сука паршивая! — прохрипел он, помотав головой. — Ну ладно, это она попомнит! Эх-э-эх! Домой надо ехать, в Россию, в Москву! Деньги только достану! Обещали в Берлине за стихи… И адью!.. — Он откинулся на подушку и, помолчав, осторожно спросил: — Лина, ты… это… ну, в общем, зачем ночью была со мной?
Лина повернулась к нему. Длинное светлое серое платье, узкое в талии, с высоким, закрывающим шею воротником, делало ее высокой и изящной. Красивая голова с вьющимися пепельными волосами. Распухшие от поцелуев губы полуоткрыты, сощуренные глаза озорно блестят сквозь густые ресницы:
— Я слышала. Есенин — неутомимый мужик… как Распутин!
— Че, правда так говорят? — не поверил Есенин.
— Правда, Сергей! Это правда! Я теперь сама убедилась… Ты мужик такой же гениальный, как поэт! — Она смотрела на него с нежной страстью. И чем дольше она глядела, тем сильнее он притягивал ее к себе, сильный, ласковый и грубый, щедрый в своих желаниях, гений, гений! Она хотела отвернуться и не могла, не хватило сил. Присев на кровать, зажмурилась и осторожно положила ему голову на грудь.
— Надо же! Думал, во сне!.. И что теперь? Я в Россию еду… — Сергей ласково погладил Лину по голове.
— «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в краю далеком, назовешь меня женой…» — пропела она сдавленным от волнения голосом.
— Лина, ты же знаешь, чем кончается эта песня? — Ему хотелось как-то утешить ее, приободрить. — «Все пройдет, как с белых яблонь дым…» Все забудется… Ты встретишь своего единственного… — Теплое чувство благодарности наполнило его сердце. Он потянулся к ней, чтобы поцеловать.
— Не надо, Сережа! — Она тяжко и горестно вздохнула. — Мне никто не нужен, кроме тебя… с первого дня, как увидела, сердце мое оборвалось!.. Считала дни, когда ты вернешься из Америки!.. Дура я! Не знаю, на что надеялась…
— Прости меня, Лина, — сказал Есенин, — я не знал, что так получится, не думал, что это у тебя всерьез. — Он взял ее руку, небольшую, но крепкую, и прижался к ней губами. Помедлив немного, Лина спросила с тайной надеждой: «Айседора тоже едет в Россию?»
— А как же! Она жена моя… жалко мне ее! Она столько страдала!.. Хотя со мной тоже ей не сладко! Ай! — поморщился Есенин. — Беда мне с этими бабами!.. Твою мать! Ничего не хочу, лишь бы в Москву, в Москву! В Россию-ю-ю! — вырвалось у него со стоном.
Лина поднялась с кровати и подошла к окну. Все существо ее переполняло острое чувство, в котором слились и безнадежная тоска, и отчаяние от предстоящей, может быть, навсегда разлуки, и горькое счастье плотской близости с ним, которое она будет помнить всю жизнь. Она понимала, что Есенин не может принадлежать ни ей, ни взбалмошной Айседоре, ни родным и близким, а только стихам своим и России, с которой он связан с рождения своего пуповиной. «Россия» — написала она пальцем на запыленном стекле и представила ее неповторимую природу: бескрайние степи, дремучие лесные чащи, горы, полноводные реки, озера и удивительный народ — щедрый и доверчивый, и терпеливый, смиренный до предела, и страшный в гневе своем, с протяжными грустными песнями и хмельным безудержным весельем. Великий народ, дающий миру гениев в любом проявлении человеческого бытия.
От этих мыслей ей стало одновременно и радостно, и тревожно, и грустно. Вот ведь с каким человеком свела ее судьба! Это ее он страстно целовал всю ночь! Это ее имя произносил с восторгом! И совсем шальная мысль озарила ее: «А вдруг я понесла от него?!! Господи! Большего счастья трудно и пожелать!» Словно боясь потерять это «открытие», она заторопилась.
— Пойду я, Сережа, а то Сандро вернется! Спасибо тебе! — загадочно улыбнулась Лина.
— За что? — удивился Сергей.
— Я знаю за что! — счастливо рассмеялась она, погладив себя по животу. — Все!.. Вот мой телефон — протянула она свою карточку, — понадобится переводчик, позвони!.. А если позовешь, — добавила она, — примчусь! Пойду за тобой на край света!.. Даже в Россию твою поеду! Прощай! — Она поцеловала ему руку, остановившись в дверях, на мгновенье обернулась, чтобы еще раз поглядеть на Есенина. У нее подкашивались колени, и она еле держалась на ногах. Горячий комок слез подступил к горлу. Боясь разрыдаться, Лина зажала ладонью рот и выскочила из комнаты.
Есенин долго лежал с открытыми глазами, силился уснуть и не мог. Мысли его были смутными, неопределенными, перескакивали с одного на другое. Послышались шаги. Дверь в спальню отворилась, и Кусиков осторожно просунул голову:
— Здорово, Сергей, как спалось? Лина ушла?
Подойдя к кровати, он наклонился и, достав судно, стал с жадностью пить.
— Уф! Хорошо! А то в горле пересохло! — Напившись, он протянул судно другу.
— Ты, что Сандро? — вытаращил глаза Есенин. — Пошел на хер!
Он отвернулся, еле сдерживая подступившую рвоту. Кусиков зашелся смехом:
— Да пиво у меня здесь! Пиво! — проговорил он и опять сделал несколько глотков. — Я тут горничную разыграл на днях! Что с ней было! Глаза из орбит! «О, майн гот! Русиш мужик! Фу!» На, выпей! Трубы небось горят после вчерашнего?
— И не говори! Только все равно не могу из судна! Налей в стакан.
Выпив несколько стаканов подряд, Есенин облегченно вздохнул и повалился на подушку:
— Спасибо, друг! Главное, вовремя!
— Ерунда, Серега! Мы сейчас в шашки с тобой сыграем, совсем полегчает! Вставай, одевайся! — Сандро кинул штаны Есенину и вышел.
— Лина Кинел… как? Произвела впечатление? — крикнул он из другой комнаты.
— За глаза о женщинах я, Сандро, либо хорошо, либо ничего! — ответил Сергей, заправляя рубашку в штаны и надевая носки и туфли.
— Ничего хорошего, значит! — хохотнул в тон ему Сандро.
Кусиков разложил на журнальном столике шахматную доску, достал из буфета рюмки и расставил их по клеточкам. Одну половину рюмок он наполнил коньяком, а другую водкой.
— Скоро ты? Шашки уже готовы!
— Какие, к черту, шашки, Сандро? — недовольно сказал Есенин, пошатываясь выходя из спальни. — Ой! Вот это да! — воскликнул он, увидев такой сюрприз. — Ну, Сандро! Только ты мог такое придумать! Хороши шашки! В эти шашки я играю!.. Пойду лицо ополосну…
Он прошел в ванную и, открыв кран, подставил под струю голову.
— Ой! Хорошо! Хорошо, — приговаривал Есенин, отфыркиваясь. — Ты, Сандро, где денег-то взял? — спросил он, утираясь полотенцем.
— У Толстых занял, — ответил Сандро.
— Правильно! У Т
— Обижаешь, Серега! Когда отдавал? — Кусиков подвинул к столику кресло, и Есенин, усевшись, потянулся к рюмке с водкой.
— Стоп! Стоп! Давай по-честному: кому какими? — запротестовал Сандро. — Отвернись! — Он взял с доски в одну руку рюмку водки, в другую коньяку и спрятал за спину.
— Тяжело же, чудак человек! — поморщился, отворачиваясь, Есенин.
— Теперь угадай, в какой руке?
Есенин повернулся и ткнул пальцем.
— Твои — белые! Ходишь водкой, я — коньяком! — сказал Кусиков.
— Давай, пошли! — И Есенин дрожащими пальцами переставил рюмку с водкой на свободную клетку.
