Кусиков таким же манером ответил. Есенин неожиданно «съел» несколько рюмок, приговаривая:
— Давненько не брал я в руки шашек! — и выпил их одна за другой.
— Знаем мы, как вы плохо в шашки играете! — сделал неудачный ход Кусиков, и Есенин «съел» его рюмку коньяка. — Хорошо пошла! — погладил он себя по шее.
— Давай, твой ход, — поторопил его Сандро.
— Постой, дай дух перевести! — Хмель от выпитого коньяка ударил ему в голову, и теплота разлилась в груди. — Тут подумать надо, Капабланка!
— Лучше я — эмигрант Алехин! — Сандро закурил папиросу и положил портсигар на столик.
— Хороший… гамбит мы с тобой разыграли, — зажмурился от удовольствия Есенин и откинулся на спинку кресла. Кусиков мгновенно сжульничал: схватив есенинскую рюмку водки, он залпом опрокинул ее и, поперхнувшись, закашлялся.
— Стало быть… кха-кха… не задалось ваше турне по Америке?
— Задалось. Еще как задалось. Разве не слыхал? — открыл глаза Есенин.
— Как же! Слухи о твоих скандалах по всей Европе ходят!
Есенин зло улыбнулся. Напоминание о скандалах взволновало его.
— Да! Скандалил! — поиграл он желваками. — Мне нужно было, чтобы они меня узнали, чтобы они меня запомнили. Что им, стихи читать, что ли? Американцам — стихи? Смешно! Им… стихи… А вот скатерть с посудой стащить со стола, свистеть в четыре пальца в театре, уличное движение нарушить — это им понятно. Если я это делаю, значит, я миллионер и мне все можно! И на тебе: слава и честь!.. — Лицо его побледнело. — Они надолго запомнят обо мне! О Есенине!!! — ударил он кулаком по столу.
— Ладно, Сергей, не вскипай! — Сандро прикрыл руками рюмки с выпивкой. — Ты лучше давай ходи!
— А я не пошел еще? — наивно переспросил Есенин и, не раздумывая, сделал ход в «дамки». — Вот, пожалуйста! Три рюмки махом, и в «дамках». — Он выпил их так же легко, как и выиграл. — Твоя очередь!
Кусиков тоже сделал удачный ход и выпил. Отдышавшись, он встал и, сходив в ванную, принес стакан воды.
— Закуски нет, так водой запивать будем, а то что-то того… — Сандро снова уселся в кресло и вытянул ноги.
— Стало быть, тебе не до стихов было все это время? — спросил он осторожно, опасаясь, как бы Есенин опять не взъярился. Но тот добродушно улыбнулся другу. Потерев глаза, словно прогоняя опьянение, он с готовностью стал рассказывать: «Ты что, Сандро? Я все время работаю! Да если бы не стихи!.. Свихнулся бы совсем с этой Изадорой! Заездила! Ревнует ко всем, даже к горничным… Теперь вот эта Лина Кинел! Забота на мою голову!.. — Он тяжело вздохнул и, отпив глоток воды, продолжил изливать душу другу. — А так я… поэму закончил… «Страна негодяев» называется… В Америке у Мани-Лейба, ну, знаешь, поэт там есть еврейский… эмигрантом… жена у него красивая — Рашель… Блудливая…» — ухмыльнулся Есенин своим воспоминаниям.
— Неужели и ее не пощадил? А? — стал подтрунивать Кусиков, но Есенин остановил его:
— Как можно? Что ты? Никс культур!.. Ты слушай! Мани-Лейб стихи мои переводит на иврит…
— На еврит? — захохотал Кусиков.
— Смешно? Еще как смешно! — подтвердил Сергей. — Есенин на еврейском! «Ай зохен вей, мои бояре», — произнес он, подражая Мани-Лейбу. — Потом я им читал из «Страны негодяев». — Есенин выпил рюмку водки и начал хрипло:
— Это, Сандро, Чекистов говорит, персонаж такой… А ему в ответ Замарашкин:
— Чекист у тебя Лейбман? — с испугом спросил Кусиков. — Я не ослышался?
— Не ослышался! Это я Лейбу Бронштейна-Троцкого ославил на века! Ты дальше слушай:
Есенин читал монолог Чекистова с еврейским акцентом, грассируя, как Мани-Лейб, и с лютой ненавистью к России, как Лейба-Троцкий. Это вызывало смешное и в то же время, жуткое ощущение реальности.
