сможем подороже продать — и наличные деньги появятся. Открыли. Кое-что удалось приобрести для совхоза, школы, больницы. И тут как тут Кошкин со своими ревизорами. Конечно, умный, понимающий ревизор, обнаружив такое отступление от застойной инструкции, постарается «не заметить» его или, в крайнем случае, для формы пожурит «нарушителя», и все. А вот Кошкин встал на дыбы. Я ему про перестройку, про хозяйственную самостоятельность, про риск руководителя… А он знаете, что мне заявил?
— Интересно?
— Говорит: мы здесь живём по местному времени, а не по московскому.
— Как это понимать?
— Очень просто. Кошкин решил не только свою власть употребить. Кстати сказать, мне и Саяпину сделали начеты по два оклада, хотя я всего-то тут без году неделю работаю, а Григорий Петрович и того меньше. Но Кошкину начета показалось маловато. Вот он и призвал прокуратуру на помощь. Потому я и решил, что вы по мою душу приехали.
— Нет-нет, — поторопился Чикуров отмежеваться от тех администраторов, которым так не хотелось расставаться с престижными, привычными и удобными для них методами руководства. Чикурову хотелось посочувствовать сидевшему перед ним человеку и даже пообещать своё содействие, но он решил воздержаться: ведь он выслушал только одну сторону, а она может быть пристрастна, необъективна, а, во- вторых, ни Вострякова, ни тем более Саяпина он не знал, а поддаваться первым эмоциям — не в его привычке.
На просьбу Чикурова помочь с жильём директор совхоза сказал:
— Гостиницы у нас, увы, пока нет. Могу предложить свои холостяцкие апартаменты.
Чикуров заколебался: страсть как не любил останавливаться на квартире у родственников или друзей, а тем паче у незнакомых да ещё конфликтующих.
— Но предупреждаю, — продолжал Востряков, — обстановки никакой. Не успел обзавестись, да и дома я лишь ночую. Согласны?
— Идёт, — кивнул следователь, понимая, что выбирать не приходится.
Юрий Васильевич засобирался домой.
— Прихватим ещё одного моего постояльца, — сказал он.
Постояльцем оказался Григорий Петрович Саяпин.
Жил Востряков совсем рядом, в обыкновенной деревянной избе, разделённой на три комнаты. В той, что отвели Чикурову, действительно были лишь раскладушка и стул. А на стене висело старое ружьишко. Как выяснилось, саяпинское.
— Как бы мне связаться с участковым инспектором? — спросил следователь у хозяина.
Тот выглянул в окно.
— Темно у лейтенанта, — сообщил он. — Вообще его уже второй день не видно, наверное, уехал по своим делам.
— А звать как? — поинтересовался Чикуров.
— Яков Гордеевич Черемных. Кстати, такой же холостяк, как и я. Квартирует в пристройке к зданию дирекции. А вот Григорий Петрович, — директор взглянул на Саяпина и тепло улыбнулся, — страдает за идею. Ведь в отличие от нас у него есть и жена, и дети, и внуки даже, а он махнул сюда.
— Ничего, построим жильё, рассосётся очередь, и я привезу сюда все семейство. Уверен — не пожалеют.
— А сам? Не жалеешь? Особенно после вчерашней встречи с Кошкиным? — спросил Востряков весьма серьёзно.
— Дорогой Юрий Васильевич! Если мы будем пасовать перед каждым бюрократом, то ни тебе, ни мне не следовало бы заваривать всю эту кашу. Будут ситуации и посложней, чем нынешняя. Обязательно будут. И не только у нас… Но если мы отступим, другие отступят… Тогда что? Опять рутина? Опять застой? Нет, я готов воевать за перестройку до последнего патрона.
Юрий Васильевич растопил печь — за день дом изрядно выхолодило. Зашумел, загудел огонь в топке, потянуло теплом.
— Разносолов, увы, предложить не могу, — сказал хозяин, собирая на стол. — Как говорится, чем богаты…
— Спасибо, не беспокойтесь, — стал отказываться Чикуров, который всегда стеснялся есть у чужих да и старался не быть в долгу у кого-либо.
Однако Востряков настоял на своём и усадил московского гостя за ужин. Все было нарезано крупно, по- мужски.
Сказать по-честному, Игорь Андреевич изрядно проголодался, так как после аэрофлотовского обеда маковой росинки во рту не держал.
— Для мамы я все ещё беспомощный ребёнок, — сказал хозяин, вскрывая консервы. — Боится, что похудею, и шлёт посылки.
— Рыба — это здорово! — провозгласил Саяпин. — Недаром японцы лопают её больше всех народов мира. Но и зато сердечными заболеваниями страдают меньше всех. И живут дольше всех.
— А я сомневаюсь, что это у японцев за счёт консервов. Свежая рыба — другое дело. А у нас рядом Байкал, до Тихого океана рукой подать, а свежая рыба — проблема, — не то констатируя, не то извиняясь перед гостем сказал Востряков.
Сели за стол. Игорь Андреевич рассматривал большую фотографию на стене. Там был сам Востряков с двумя женщинами под руку. Одна пожилая, другая молодая, одетая в модные джинсы-варенки. Снимались, вероятно, за городом, на даче.
Юрий Васильевич, перехватив его взгляд, пояснил:
— Моя мама.
Он конечно же имел в виду пожилую.
— А другая? — из вежливости спросил Игорь Андреевич.
Ему показалось, что на лице хозяина промелькнула грусть.
— Соседка, — ответил он. — По садовому кооперативу. В Подмосковье.
Слово за слово, выяснилось, что Юрий Васильевич в Нижнем Аянкуте всего четвёртый месяц, а в столице был ни много ни мало помощником министра. Попал он сюда так: сняли прежнего директора, а нового решили избирать. Узнав об этом, Востряков, не говоря никому ни слова, собрал документы, пространно изложил на бумаге, какие он предлагает меры по коренному улучшению работы совхоза, и послал на конкурс.
— В райкоме, честно говоря, моя кандидатура особой радости не вызвала: имелись свои планы пристроить зампредседателя райисполкома, — рассказывал Юрий Васильевич. — И чего он только не возглавлял в районе! Везде после себя оставлял полный развал. Вот и решили сплавить его подальше, в Нижний Аянкут. Но партком совхоза настоял на выборах по всем правилам. Демократично. Вызвали меня на собрание. Прошёл, можно сказать, единогласно.
— Далековато однако же забрались, — заметил Игорь Андреевич.
— Я считаю, Юрий Васильевич поступил совершенно правильно! — вмешался Саяпин. — И чисто по- человечески, и с точки зрения гражданственности, не боюсь сказать это слово! Ведь что такое помощник? — патетически вопрошал он. — Не человек, а тень! Мысли, идеи — все принадлежало шефу! Все!
— Но сначала они были моими, — возразил Востряков.
— Да, но только до тех пор, пока ты их не записал, а машинистка не напечатала. После этого они становились мыслями и идеями министра. — Саяпин поднял вверх палец и с усмешкой добавил: — Руководящими идеями! Вздумай ты привести их где-нибудь, то обязан был бы взять в кавычки или сделать сноску. Так? А теперь ты есть ты!
— Не все это ценят, — со вздохом произнёс хозяин и, как показалось Чикурову, бросил взгляд на фотографию.
— Ценят, уверяю тебя! Послушай, что в посёлке говорят: новый директор наводит порядок!
— Ладно, ладно, — смутился Востряков. — Ещё рано судить.
Допили чай. Григорий Петрович, сославшись на то, что ему надо просмотреть кое-какие бумаги, прихваченные с работы, ушёл в свою комнату.
