Ведьма вскочила и устремилась к ней:
— Стой! — Женщина в белом и не думала убегать. Она смотрела на Людмилу и по лицу её, изнуренному потаенной кручиной, текли слезы.
Давно забытые ощущения захлестнули Людмилу, она с трудом боролась с ними. Хотелось кинуться к незнакомке, прижаться к ней, уткнуться в колени, как в детстве бабушке, выплакать все свои горести и печали за долгие годы одинокой жизни — без любви, без друзей, без надежды на возвращение. Незаметно для себя ускоряя шаг, ведьма приближалась к женщине, когда та развернулась, не оглядываясь, пошла прочь. Людмила рванулась следом, но обо что-то запнулась и, упав, распласталась на земле, задыхаясь, как выброшенная на берег рыба. Негодующе мяукнул невзначай придушенный ею кот.
— Чего под ноги лезешь? — прикрикнула на него ведьма.
— Нет бы, спасибо сказать. Доброе слово оно и кошке приятно, а такому коту, как я, тем более, — самодовольно промурлыкал Баюн, вылизывая встрепанную шерсть.
— Сам себя не похвалишь, ходишь, как оплеванный, — парировала Людмила. Жизнь, похоже, возвращалась и к ведьме, и к котофею, раз они перешли на обычный ёрнический тон. — За что это тебя благодарить, просвети, пожалуйста?
— За то, что от беды спас. Видела бы ты себя, когда побежала за этим мороком. Ни дать, ни взять — бобылка в погоне за свободным кавалером.
— Что б ты понимал… — Не будешь же рассказывать хоть и умному, но все же коту, какие иногда мысли посещают людей. — Я просто хотела разобраться — кто это?
— И заодно дорогу к Кащею узнать, как же, как же… — понимающе закивал Баюн. — И что — разобралась?
— Ты помешал! — опять разозлилась ведьма. — Под ноги подлез!
— Да вы с ней похожи, как две капли воды. Поставь рядом, не различишь, особенно когда ты тоже слезы лить начала. — Людмила потрогала щеки. Надо же, мокрые. Она и не заметила. — Думать надо иногда, а не бежать сломя голову. Не дома чаи пьем… Если даже Леший смотался отсюда, то и нам пора когти рвать.
— Я не смогу, — засмеялась ведьма суровой тираде, — у меня когти короткие. Да и не на прогулку я вышла, знаешь ведь.
— Вот-вот, а ведешь себя, как дитя малое.
— Поняла, бдительность удвою. Так что ты там про похожесть говорил, давай подробнее.
— Эта в белом вылитая ты. Откуда взялась, чего хочет — непонятно. Да вон, смотри, стоит, ждет.
Людмила сощурившись, пригляделась. Её зрение с кошачьим, конечно, не сравнить.
'Да, ждет. И, впрямь, похожа. Не так, чтобы слишком, а как сестра. Сомневаюсь, что у меня здесь есть родственники, кроме Антона. Тогда в чем дело? И почему у меня возникло такое чувство близкого родства? Меня простым мороком так легко не заманишь, а я подвоха не чую'.
— Что, Баюн, вызываем огонь на себя?
— В каком смысле?
— В самом прямом — пойдем и спросим, чего ей от нас надо, а потом будем действовать по обстановке.
Ох, как не хотелось коту, а деваться некуда. Острым глазом приглядывая пути для отступления, Баюн потихоньку поплелся за ведьмой.
Трудно принимать решения, а если что надумал, так и делать надо одним махом. Людмила проворно преодолела половину расстояния, отделяющего их от женщины, оглянулась на Баюна — идет следом, как миленький — глядь, а белый силуэт опять едва виден. Ускорила шаги, потом побежала. Нет, ближе подойти не получается, так и маячит светлое пятно где-то впереди.
— Стой, котофей, передохнем, — ведьма плюхнулась за ближайший куст с редкими пожухлыми листьями, стараясь укрыться от глаз женщины. — У меня такое ощущение, что нас ведут.
— Покорных судьба ведет, непокорных тащит, — философски отозвался кот.
— Ты считаешь, что если мы не пойдем сами, нас поволокут? Знать бы ещё кто — друзья или враги.
— Откуда у нас в этом прОклятом лесу друзья? — мрачно пробурчал Баюн.
— Почему прОклятом?
— А какой ещё? Ты глянь вокруг…
Преследуя ускользающую незнакомку, Людмила почти не смотрела по сторонам, только вперед и иногда под ноги, чтоб не переломаться ненароком. А теперь словно прозрела.
Одиночные квелые деревца непонятной породы росли вкривь и вкось, с трудом пробиваясь через нагромождения догнивающих деревьев. Редкие пятна чахлой зелени выглядели здесь противоестественными. Настоящим казался только этот колоссальный могильник, который возник на месте уничтоженного леса. Повергнутые склизкие стволы, смердящие завалы валежника, груды перепревшей древесины, рассыпающейся от прикосновения, ничего, кроме омерзения, не вызывали. Да ещё эти отжившие свой век деревья — бледные, с содранной корой, с нелепо торчащими обломками сучьев — погребальными свечами вставали перед глазами. Ведьма вздохнула:
— Что делать, ума не приложу…Вот уж забрели, так забрели.
— А двойник твой исчез, — злорадно доложил Баюн, — ну и баба, завела и бросила.
— Я думаю, нам вглубь этой помойки идти надо, но как представлю, что там дальше может быть, так и хочется повернуть обратно. — Людмила сделала вид, что не уловила кошачьих намеков, без опаски встала (кого бояться? тишина стоит такая, что муха пролетит, слышно будет), потопталась на месте. Ноги по щиколотку утонули в мелкой трухе. — Лишь бы зыбунов не встретилось, там точно завязнем. Перекусим, и в путь.
Поесть кот всегда был не прочь, но не в этот раз. Напряженное тело его вытянулось в струнку, уши стояли торчком, на морде было написано величайшее изумление.
— Плачет кто-то… Жалобно так.
— Где?
— Не пойму. Кажется, там, — котофей махнул лапой, показывая направление.
Замерла Людмила, прислушиваясь. Нет, ничего не уловила — замерло все в безмолвии: ни посвиста ветра, ни шороха.
— Пойдем туда?
— А поесть? Так и помру голодным, если что…
— Не в этот раз, — ведьме хотелось скорей выбраться из этого гиблого места. — Далеко только не отбегай, я за тобой не поспею.
— Так я тебе и поверил, беглянку догоняла, небось, ветер в ушах свистел, мне на четырех лапах за вами угнаться трудно было.
Ведьма досадливо поморщилась. Кому приятно упоминание о собственных промашках — а тут она явно оплошала, потому и занесло их, бес знает куда. Баюн нырнул в пролаз между деревьями, Людмила поспешила за ним, с отвращением отводя руками белесые лишайниковые бороды, которые так и норовили мазнуть по лицу. Потом сообразила, что с таким же успехом может использовать свое многострадальное помело, бесполезным грузом висящее за спиной. Ему-то уже все равно, во всяких переделках побывало.
'Ай, да умничка Баюн, заботливый мой! Хоть и ерепенился поначалу, но обо мне думает, дорожку ладную выбирает, в одиночку, наверное, уже выбрался отсюда', — Людмила видела впереди только мелькание черного хвоста, который, изгибаясь, показывал, куда удобнее будет свернуть, и шла за ним, как по маячку. Сам кот на ненужную беготню и никчемное ожидание время не тратил. Не маленькая ведьма, не в первый раз по лесу бредет, разберется. Вскоре и Людмила услышала тоненький писк, а потом догнала котофея, замершего в недоумении.
— Чары… — прошептал Баюн.
Впереди, за деревьями, виднелся высоченный частокол из заостренных бревен. Писк доносился оттуда. Ведьма облегченно перевела дыхание:
— Мой гребешок сработал, значит, правильно шли. Антон был здесь. Узнать бы ещё куда ушел и ушел ли… И кто там сидит, за изгородью.
— Нет здесь их никого, — веско сказал кот. — Пошли дальше.
В ответ на его слова верещанье стало громче, перешло в непрерывный визг. Баюн не выдержал:
— Гляну, кто там так отчаянно вопит.
Он подбежал к частоколу, подпрыгнул повыше, закогтился, как заправский скалолаз, и полез вверх. Людмила с интересом наблюдала за ним, в душе гадая, свалится или нет. Уж больно обленился Баюн в последнее время, совсем не напрягал себя излишними телодвижениями, птичку зазевавшуюся словит и все, ходит довольный весь день, охотник. Да ещё и поучал Бабу-ягу, что смысл его жизни не доступен для её женского ума. Жаль, ни разу не уточнил он, в чем же заключается этот смысл, уж Людмила нашлась бы, что ответить зазнайке.
Кот тем временем благополучно добрался до верха, заглянул за забор, и, как ошпаренный, скатился вниз, фыркая и отплевываясь. Ведьма кинулась к нему:
— Что там?
— Вот гаденыш, — ругался кот, лапой щупая подпаленные усы, — помогай таким. Только выглянул, он в меня струей пламени прицельно плюнул.
— Да кто там? — спросила Людмила, копаясь в сумке со снадобьями, выбирая, чем лучше подлечить обожженную кошачью морду: настоем мятной травы охладить или бузинным цветом боль снять.
— Змиуланчик-недоросль. — Ведьма оторвалась от своих раздумий и удивленно вскинула брови. — Машет заполошно крыльями, ни на забор, ни на землю сесть не может, перепуган. Сам выбраться не может, и на спасителя кидается почем зря. Пошли отсюда, ну его к Лешему… Пусть сидит, как сидел.
— Э, нет, постой, — Людмила старалась перекричать отчаянные вопли, которые здесь, у частокола, звучали с интенсивность ультразвука. — Чары надо снять, он ведь погибнет там. Совсем маленький, да? Жалко ведь, их и так мало. — Она задумалась: — Птах про змиуланов знает, они не опасны, чего ж тогда Антон гребень кидал непонятно. Ведь предупредила — только когда невмоготу станет.
— Похоже, не по силам стало, — кот показал на выгоревшие проплешины и обугленные деревья, которые даже на фоне мрачного леса смотрелись устрашающе.
— Отойди подальше, — Баюн в два прыжка отскочил метров на десять. Понимает…
Ведьма прикрыла глаза, настраиваясь на нужную волну. Накладывать чары легко, снимать гораздо труднее, тут умеючи действовать надо, чтобы самой в поруху не попасть. Редко колдуньи ворожбу собственную разрушают, не принято это у них, давать обратный ход заклятьям, чай, не фокусы показывают, силу природных стихий призывают.
Горячая волна пошла от ног вверх, заплескалась внутри, закручиваясь в животе тугой огненной спиралью. Сверху, как ледяной душ, хлынул поток живительного холода, сплетаясь с жаркой стихией в одно целое. Забурлила, заиграла сила чародейственная, ища выхода. Теперь бы не опоздать, иначе разорвет на клочья мелкие, по ветру развеет. Боясь выплескать накопленное раньше времени, сделала Людмила шаг к частоколу и пожалела, что далековато от него встала, вплотную надо было бы. Коснулась рукой шершавых бревен, пошла вокруг, повела линию незримую — сама-то видела, как бело-оранжевый след тянется за её рукой — замкнула кольцо.
Тонкая линия на миг стала видимой, потом бревна, будто ножом, снизу подрезали. Посыпались, с грохотом ударяясь друг о друга, разлетелись на мелкие обломки, закружились щепочки над головой ведьмы и половинкой сломанного гребня упали в подставленную ладонь. Она облегченно выдохнула, воткнула гребешок в спутанные волосы: — 'Пригодится красоту наводить, а вторая половина силы уже ни имеет. Так пусть и торчит в земле веки вечные', и чуть не оглохла от визготни над самым ухом. Жаром опалило правую щеку.
— Ну, хватит, хватит, успокойся, — ведьма вытянула руку. Улыбнулась, разглядывая спасенного. О детях Змиулана она только слышала, видеть воочию не приходилось. Бывало, рожали иногда одинокие женщины от огненного змея, но редко выживали змееныши. Бабки-повитухи относили их сразу в лес, бросали на погибель верную, приговаривая — 'как родился, так и в пол ушел', а зачарованную Змиуланом тащили к ближайшей ведунье на отчитку. Людмила тоже отчитывала одну такую, совсем зачахла бедняжка, иссушила себя тоской-кручиной по змею огненному, но у той, помнится, детей не случилось.
Змееныш, чуть больше локтя длиной, судорожно вцепился коготками в рукав ведьминой душегрейки и затих, изредка взмахивая для равновесия перепончатыми крылышками. Его вертикальные зрачки пульсировали в бешеном ритме, порой перекрывая всю золотистую радужку глаза. По зеленоватой гладкой шкурке иногда пробегали огненные лепестки, отчего казалось, что держишь на руке сгусток живого пламени. 'На дракончика похож, — подумала Людмила, — мультяшного: большеголовый уродец, но симпатяга. Вроде безобидный, что ж его
