меня посещали сомнения, готова ли я к лыжным прогулкам, но настрой был самый решительный. Постараюсь!
В одной из телеграмм, которые мы слали друг другу, обсуждая планы на отдых, Эрнест сообщил, что встретил в Лозанне Линкольна Стеффенса, журналиста, с которым познакомился в Генуе и на которого произвели большое впечатление его репортажи. Он захотел прочитать все, что Эрнест к этому времени написал, но у того был с собой только один рассказ «Мой старик» о мальчике и его погибшем отце-жокее. Стеффенс пришел в восторг и сравнил его с рассказами Шервуда Андерсона. Эрнест не любил, когда его сравнивали с другими писателями, особенно неприятно было сравнение с Андерсоном, другом и первоклассным мастером, но он это вынес, потому что Стеффенс пообещал послать рассказ своему приятелю, редактору «Космополитен». До сих пор Эрнест публиковался только раз в небольшом художественном журнале «Дабл Дилер». Одна публикация и еще обещание Паунда напечатать что-нибудь в «Трех горах» — вот и все. Новое предложение сулило больше, оно захватывало и обнадеживало.
Укладывая чемодан, я подумала, что во время нашего долгого отсутствия Эрнест может захотеть поработать над рассказами и повестью. И, конечно, с радостью покажет Стеффенсу свои работы. Поэтому я подошла к буфету в столовой, где Эрнест хранил рукописи, собрала их все и уложила в маленький чемоданчик. Это будет моим сюрпризом для него. Мысль о таком сюрпризе придавала силы, когда я ехала на Лионский вокзал.
На вокзале царила суета, но другим я его никогда не видела. Носильщики в красных куртках сновали между вощеными деревянными скамьями, декоративными пальмами и хорошо одетыми пассажирами, только что приехавшими или, напротив, отъезжающими. Утром я увижу Эрнеста, и все опять будет хорошо, — эта мысль не покидала меня, пока я протискивалась сквозь толпу и передавала носильщику багаж. Он помог мне подняться в поезд, поднял большой чемодан с моими вещами на сетку для багажа, а маленький чемоданчик поставил под полку, откуда я легко могла его достать. Вагон был почти пустым. До отхода поезда оставалось полчаса, и я решила выйти размять ноги и купить газету. Я пробиралась по станции с трудом, минуя продавцов яблок, сыра, воды, одеял и подушек, теплых сандвичей, завернутых в бумагу, и небольших фляжек с бренди. Когда объявили о посадке, я вместе с другими пассажирами поспешила на поезд и нашла свое купе в том же виде, что и оставила. За исключением одного — маленький чемоданчик исчез.
Его не было под сиденьем. Его не было нигде. В панике я стала звать проводника.
— Могу я вам помочь? — спросила меня соседка, пока я ждала прихода проводника. Со мной ехала пожилая американка, которая, похоже, путешествовала одна. — Я могла бы отдать вам кое-что из одежды.
— Там не одежда! — возопила я, и женщина, не на шутку испугавшись, поскорее отвернулась. Когда наконец явился проводник, он сначала ничего не понял. Я плакала, не переставая, и с трудом находила правильные французские слова. В конце концов он вызвал двух французских полицейских, те вывели меня из поезда и начали допрашивать. Собрались зеваки. Полицейские потребовали мою идентификационную карту — один из них стал внимательно ее изучать, а другой попросил описать чемоданчик и последовательно все мои действия.
— Чемоданчик был ваш?
— Моего мужа.
— Он в поезде?
— Нет, он в Швейцарии. Я везла чемоданчик ему. Там его рукописи. Три года работы. — Тут я полностью утратила самообладание. От ужаса закружилась голова. — Что вы стоите и допрашиваете меня? — Голос мой поднялся до визга. — Он ведь убежит. Теперь он может быть уже далеко.
— Ваш муж, мадам?
— Да вор же, идиот!
— Если вы не прекратите истерику, мадам, мы не сможем вам помочь.
— Пожалуйста, обыщите поезд. Обыщите вокзал. — Мне казалось, я схожу с ума.
— Во сколько вы оцениваете этот чемоданчик и его содержимое?
— Я не знаю, — ответила я в полузабытьи. — Там вся его работа.
— Да, вы говорили. Мы сделаем, что сможем. — И мужчины удалились, любезно откланявшись.
Поезд задержали еще на десять минут, чтобы полиция его осмотрела. Полицейские прошли весь состав из конца в конец, расспрашивая пассажиров, не видел ли кто чемоданчик. Я ни минуты не думала, что вор все еще в поезде. Очевидно, то был рядовой воришка, воспользовавшийся ситуацией и стащивший чемодан в надежде найти там ценности. А там хранились все мысли, все предложения, над которыми трудился Эрнест со дня нашего приезда в Париж и даже раньше, еще в Чикаго, — все рассказы. Очерки, стихи и отдельные зарисовки. Он ничего не выбрасывал — в чемоданчике было собрано все.
Офицеры вернулись ни с чем.
— Пока ничего, мадам, — сказал один. — Мы продолжим поиски, но если вы намерены ехать в Швейцарию, предлагаю вам занять ваше место.
Я оставила им наш адрес и номер телефона танцевального зала — у нас телефона не было, — но не питала большой надежды на успех поисков. Париж большой город, а время уже упущено. Я представила себе, как вор спешит в укромный переулок, открывает чемоданчик и тут же закрывает. Бросает его куда попало — может, в мусорный бак. Чемоданчик мог валяться в любом переулке, на любой свалке, там, где сжигают мусор. Мог плавно опускаться на дно Сены.
— Сочувствую вам, — сказала моя соседка, когда я наконец вернулась в купе.
— Простите, — у меня вновь полились слезы. — Я не всегда так раскисаю.
— То, что пропало, очень дорого?
Состав загрохотал и тронулся. Уже ничто нельзя изменить. Уйти от того, что случилось, невозможно. Ужас полностью заполонил меня, а с ним пришла и давшаяся с трудом уверенность. На ее вопрос был только один ответ.
— Бесценно, — сказала я и отвернулась.
22
За этим последовала самая долгая ночь в моей жизни. Стемнело, нас обступили горы — мы въезжали в Швейцарию. Я ломала голову, как сказать Эрнесту, что пропала вся его работа, и ничего не могла придумать. Слов не было.
На следующий день, когда мы прибыли в Лозанну и я увидела на платформе Эрнеста, а рядом с ним Стеффенса, все, что я могла, — это со слезами двинуться в их сторону. Эрнест посмотрел на Стеффенса и пожал плечами, как бы говоря: кто поймет этих женщин? Но я продолжала плакать, и Эрнест понял: что-то случилось.
Прошла вечность, прежде чем я заговорила. Стеффенс извинился и, сказав, что ему нужно с кем-то встретиться, ушел. Когда мы остались одни, Эрнест заставил меня пойти с ним в привокзальное кафе и усадил за столик. Вокруг нас парочки и семейные люди целовались на прощание, желали отъезжающим счастливого пути, но меня все это не трогало. Надвигалась новая волна слез.
— Что с тобой? — задавал один и тот же вопрос Эрнест сначала тревожным тоном, потом нежным, потом сердитым и снова тревожным. — Чтобы ни случилось, мы справимся. Нет ничего такого страшного, из-за чего стоит так переживать.
Однако это было. Именно страшное. Я покачала головой и зарыдала еще сильнее. Но в конце концов смогла пролепетать, как набила чемоданчик рукописями и взяла с собой.
Больше говорить было необязательно. Эрнест побледнел и стал серьезным.
— Ты потеряла его в поезде.
— Его украли из-под сиденья.
Он все понял, кивнул, а я внимательно следила за его глазами — они вспыхивали и успокаивались, снова вспыхивали и успокаивались. Я понимала: он старался держаться — ради меня. Как знать, что я могу еще выкинуть!
