особую настойчивость и потребовала подробностей. — Я даже выбрала фасон платья и перепробовала с полдюжины тортов. — Полина пожала плечами. — Все они на один вкус.
— Что-то произошло между вами? — спросила я.
— Нет. Хотя такой поворот упростил бы дело. Я поняла, что не люблю его так, как надо. Он мне просто нравился. Конечно, он бы стал отличным мужем и отцом. Я это знала, но сердце молчало. Хотелось чего-то необыкновенного, захватывающего.
— Как в романах?
— Возможно. Думаю, я кажусь просто идиоткой.
— Вовсе нет. Мне нравится любовная романтика. Современные женщины слишком эмансипированы для нее.
— Трудно понять, чего ты хочешь, когда вокруг столько возможностей. Иногда я думаю, что могла бы отказаться от замужества и своей работы. Хочется быть по-настоящему полезной. — Она замолчала и рассмеялась над собой. — Наверное, и это я вычитала в каком-нибудь романе.
— Думаю, ты сможешь получить все, что хочешь. Мне кажется, ты очень умна.
— Поживем — увидим, — сказала она. — А тем временем будем двумя одинокими девушками, живущими самостоятельно.
— Абсолютно свободными?
— А почему нет?
Мне было смешно думать так о себе. Эрнест не одобрил бы этого; интересно, что он сказал бы, узнав, как много времени я провожу с Полиной. Он считает Китти слишком декоративной, но Полина такая же. К людям, работающим в индустрии красоты, он относился с презрением. Она не только постоянно говорила о моде, но и находила пути к самым интересным людям, прикидывая, насколько они могут быть ей полезны; ее темные глаза находили цель, а мозг усиленно работал. В жизни Полины не было ничего стихийного. Если она с вами встречалась, значит, она так решила. Если говорила, значит, заранее продумала, что скажет, и ее слова всегда звучали четко и ясно. Я восхищалась ее уверенностью в себе и, каюсь, испытывала некий благоговейный страх. От нее исходило ощущение легкости, которое, несомненно, достигалось большим трудом. Хотя я никогда толком не знала, как вести себя в обществе таких женщин, как она, — Зельды, например. Однако, несмотря на элегантную одежду и стрижку, Полина была искренней и чувствительной. Я знала, что она не станет рассматривать меня критическим взглядом, и быстро пришла к мысли, что могу положиться на нее.
В середине сентября Эрнест вернулся из Мадрида, вид у него был измученный и в то же время победоносный. Я наблюдала, как он распаковывает чемоданы и не могла справиться с изумлением при виде того, что ему удалось сделать. Семь полностью исписанных записных книжек, сотни и сотни страниц — и все это за шесть недель!
— Ты закончил его, Тэти?
— Почти. Конец так близок, что хочется его оттянуть. Ну не глупость ли?
— Можно мне прочесть?
— Скоро, — ответил он, привлек меня к себе и крепко обнял. — Мне кажется, я могу проспать целую вечность.
— Тогда спи, — сказала я, но он потащил меня на кровать и стал нетерпеливо и жадно срывать одежду.
— Я думала, ты устал. — Больше мне не удалось сказать ни слова — он резко оборвал меня властным поцелуем.
Через неделю Эрнест закончил черновой вариант романа, и мы пошли в Латинский квартал отпраздновать с друзьями это событие. Мы собрались в «Тулузском негре», и все были в приподнятом настроении. Пришли Скотт и Зельда, Форд и Стелла, Дон Стюарт, Гарольд и Китти. Вначале все пришли в небольшое замешательство, так как ждали, как будут разворачиваться события: пребывание в Памплоне все-таки закончилось драматически. Но после нескольких бокалов вина, выпитых быстро, один за другим, все расслабились. Эрнест основательно превысил свою норму, но держал себя в руках до конца вечера, пока мы не столкнулись у выхода с Китти.
— Поздравляю с книгой, Хем.
— Спасибо, — поблагодарил он. — В ней много действия, драмы, и в ней есть все эти сукины дети. — Эрнест жестом указал на Билла и Гарольда. — Я разделал их под орех, но не тебя, Китти. Ты у нас светская дама.
Все это он произнес холодным и резким тоном. Китти побледнела. Я потащила его за собой на улицу, похолодев от ужаса.
— Что случилось? — спросил он. — Что я такого сделал?
— Ты пьян. Поговорим об этом завтра.
— Завтра я собираюсь опять надраться, — пообещал Эрнест.
Я молча вела его домой, зная, что завтра утром он во всем раскается, мучаясь от головной боли.
И я оказалась права.
— Не переживай из-за того, что я сказал Китти, — попросил он, пробудившись только к обеду с позеленевшим от тяжелого похмелья лицом. — Я — осел.
— Для тебя это был особый день. В такой день многое позволено.
— Что бы я ни говорил, книга — всего лишь книга. Это не жизнь.
— Знаю, — сказала я, но когда Эрнест дал мне исписанные страницы, я сразу увидела в них то, что происходило в Испании, — неприятные беседы и напряженные встречи, воспроизведенные почти дословно, за исключением одного — меня в них не было.
Героиней была Дафф. Другого я и не ожидала, но все равно было неприятно постоянно видеть ее имя. Тогда Эрнест еще не изменил его на леди Брет. Дафф была Дафф, Гарольд — Гарольдом, Пэт — горьким пьяницей, и все выглядели неприглядно, кроме тореадоров. Эрнест сказал неправду: Китти он тоже изобразил в романе — и в довольно нелестном виде. Сам он предстал в образе Джейка Барнса, сделав того импотентом: и как мне следовало к этому относиться? Может быть, моральные принципы, или трусость, или здравый смысл, или еще что-то, удерживающее его от связи с Дафф, он воспринимал как своего рода импотенцию?
Но если оставить в стороне эти сомнения и вопросы, я понимала, насколько хорош роман — ничего более волнующего и живого Эрнест еще никогда не писал. Из жизни в Памплоне, где я страдала и видела только путаницу человеческих отношений, он создал замечательную историю, оформив реальные события и сделав их чем-то большим — тем, что сможет существовать вечно. Я бесконечно гордилась мужем и одновременно чувствовала себя уязвленной и униженной этим романом. Эти чувства переплелись намертво, и ни одно не перевешивало другое.
Я читала роман в состоянии постоянного ожидания чего-то ужасного и часто откладывала рукопись, чтобы обрести внутренний покой. Эрнест писал книгу так сосредоточенно и в таком одиночестве, что задержка в оценке его просто убивала.
— Ну как? Годится? — спросил он, когда я наконец закончила чтение. — Мне надо знать.
— Не просто годится, Тэти. Ничего подобного я не читала.
Он улыбнулся облегченно и радостно и издал победный крик:
— Черт меня побери!
Бамби сидел на полу рядом и грыз деревянный паровозик, подаренный Алисой и Гертрудой. Эрнест сгреб его и поднял к потолку, отчего Бамби радостно взвизгнул, а его розовые щечки раздулись.
— Папа, — сказал Бамби. Это слово он произнес первым и с тех пор любил повторять его. Эрнесту это тоже нравилось.
— Папа написал замечательную книгу, — сказал Эрнест, глядя с улыбкой на Бамби, который еще больше раскраснелся.
— Поцелуй папу, — попросила я, и Бамби, теперь сидевший на руках у Эрнеста, радостно ерзал у него на груди и мусолил лицо отца.
Какие чудесные минуты — мы, все трое, вместе и счастливы. Но ночью, когда я лежала в постели, тщетно пытаясь заснуть, сомнения и тревоги вновь навалились и прогнали сон. Я изгнана из книги — ни
