просто смотрела на дорогу, прижавшись к косяку.
Он легко коснулся ее плеча.
— Ты так печальна, — мягко сказал он.
— Ничего, — она похлопала его по руке, — просто взгрустнулось.
— Ты все еще оплакиваешь отца?
Она перевела взгляд на дальние горы, где всего несколько недолгих месяцев назад они с Кириги похоронили Кимона — ее мужа, с которым она прожила больше двадцати лет. Всходившее солнце окрасило горы в янтарный цвет. Вершины пламенели ярким светом, как каждым утром. Она сама выбрала в горах место, где должен покоиться ее муж.
— Нет, — медленно ответила она, — это не из-за Кимона. Я печалюсь о нем, но больше не плачу. Боль почти прошла, Кириги, тебе не стоит волноваться.
Это была ложь. Она тосковала по Кимону. Порою боль была почти невыносимой, особенно в такие спокойные минуты, как сейчас, когда все разошлись по домам, к своим женам и мужьям, и не для кого было танцевать или готовить еду. Она обняла себя за плечи, водя пальцами по рукам, вспоминая его прикосновения, которых ей так недоставало.
Но было еще что-то: она чувствовала, что непонятное напряжение висит в воздухе. Мрачное предчувствие с некоторых пор не давало ей покоя. Ночью она занималась своими гостями, отгоняя дурные мысли, забываясь в неистовом танце. Но с рассветом, оставаясь одна, она вновь оказывалась во власти своего гнетущего предчувствия.
— Смотри, вон еще облака, — заметил Кириги и, встав рядом с ней, указал на небо в северном направлении, — так много туч в последнее время, и это в сезон засухи.
Он уже умылся, раздевшись до пояса. Его кожа сияла, волосы, почти такие же черные, как у нее, были великолепны. «Он разобьет немало женских сердец», — подумала она, глядя на его красивое тело. Она снова стала прикидывать, каков его точный возраст. Уже десять зим он прожил с ней, и было ему не больше шести, когда Кимон нашел мальчика и привел домой. За эти годы Кириги превратился в высокого, пригожего, сильного юношу.
Она бросила взгляд на собственное тело, все еще стройное, несмотря на возраст, сохранившее стройность благодаря танцам. Но при свете утренней зари было видно то, чего многие не замечали в игре светотени неровно освещенной таверны: несколько шрамов, что бороздили предплечья, большой шрам на плече, который она обычно скрывала под полоской ремня, другие рубцы на боках и бедрах. Да, она еще вполне стройна, но тело ее уже не настолько красиво, во всяком случае при свете ясного дня.
— Это очень необычно, — продолжал Кириги, изучающее рассматривая небо.
— По крайней мере, дождем не пахнет, — ответила она, — будет солнечно и жарко.
— Ты прекрасно танцевала сегодня ночью, — вспомнил он и повернулся к ней, улыбаясь. — У старика Тамена глаза чуть не полезли из орбит. Чувствую, придется мне утирать за ним слюни, что он будет пускать сегодня днем.
— А жена будет чистить его штаны, — добавила она, подмигнув, и они оба захохотали. Она обратила свой взор на запад, туда, где далекие зеленые горы были окутаны утренним туманом.
— Мне хорошо, Кириги, — произнесла она наконец. И, несмотря на странное чувство ожидания, наполнявшего ее, она говорила правду. — Я давно так себя не чувствовала — с тех пор, как мы похоронили Кимона. Как будто я вышла из глубокой пещеры и увидела солнце.
Юноша тоже посмотрел в сторону гор, и голос его смягчился.
— Рад за тебя. — Он сглотнул и искоса взглянул на нее: — Мне было совестно, ведь моя боль уже прошла, а ты все еще страдала. — Он взял ее за руку. — Давай пройдемся немного и порадуемся вместе новому дню.
Они пошли вниз по дороге в противоположную от города сторону, не придавая никакого значения юношеской наготе Кириги. Им обоим уже не раз приходилось таким образом гулять по утрам, когда обнаженное тело наслаждается легкостью ветра и теплом наступающего дня, когда все еще спят и никто тебя не обеспокоит.
Пока они шли, подолы ее юбок бороздили пыль на дороге. Что ж, все равно юбки в пятнах пота после представления и их нужно стирать.
— Интересно, когда им наскучит? — Она невольно произнесла вопрос вслух, хотя и не собиралась.
— «Наскучит» что? — переспросил Кириги. — Смотреть, как ты танцуешь?
Он глупо улыбнулся, когда она нерешительно провела пальцем по самому багровому шраму на предплечье.
— Ты придаешь им слишком много значения, — сказал он ей, — Кимон никогда не обращал на них внимания. Кстати, а вы знали, что ваша кровать сильно скрипела?
Она шутливо ткнула его кулаком в бок.
— Могу поспорить, ты прижимался ухом к стене, чтобы подслушивать, — предположила она.
— Каждую ночь, — подхватил он. — Знаешь, никто не обращает на твои шрамы особого внимания. Хотя некоторые слухи о них ходят. Я слышал, как люди гадают, откуда они у тебя. Кто-то думает, что ты была в рабстве, другие решили, что тебя однажды пытали. Многие люди думают, что Кимон спас тебя от страшной участи.
Туман поднялся над горами, как только солнце залило плоские крыши Дашрани.
— Они даже не подозревают, насколько это близко к истине, — согласилась она.
Нахлынули воспоминания, жестоко напомнившие о другом времени и о другой жизни, перед глазами снова встали лица и образы, что преследовали и мучили ее. Она ухватилась за руку приемного сына, и каким-то образом это пожатие придало ей силы, помогло справиться с собой.
Она остановилась и посмотрела ему в лицо. На щеках еле заметно пробивается легкий пушок, глаза светятся юношеской наивностью. Впрочем, это мускулистое тело вполне может принадлежать мужчине.
— Я так горжусь тобой, сын, — неожиданно сказала она, сжав его руку. Откинула голову и улыбнулась слабой улыбкой. — Ты знаешь, какой сегодня день?
Он кивнул:
— День Паука.
— День Паука, месяц и год Паука, — подтвердила она. — Когда пройдет эта ночь, я встречу свой сорок третий день рождения. Подобное тройное совпадение случается лишь раз в двенадцать лет. Будем надеяться, это добрый знак для нас.
Кириги облизнул нижнюю губу.
— Но ведь ты рассказывала мне, что паук священен для Гата — Того, Кто Сеет Хаос.
Самидар снова двинулась по дороге.
— Я рассказывала тебе слишком много старых сказок из своего прошлого. Неужели тебе не хватает здравого смысла воспринимать все это шутя? Мы — в Келед-Зареме, и боги этой страны совсем другие, чем боги Запада. Здесь паук — символ артистизма, а не хаоса. А я разве не артистична?
Она проделала перед ним несколько танцевальных па и рассмеялась.
— Сорок три, — повторила она с некоторым страхом в голосе. — Скоро я буду слишком стара для танцев.
Она еще немного поплясала в пыли и тряхнула волосами.
— Посмотри, — она показала ему прядь, — ты видишь седину?
Но Кириги уже не слушал ее. Он опять устремил свой пристальный взгляд в сторону гор. Нет, поняла она, не горы его волнуют, а то, что простирается за ними. Мать разглядывала волевое, благородное лицо сына. Оно словно высечено из камня, и драгоценными сапфирами на нем сияют глаза. Самидар прикусила губу.
— Когда ты хочешь уйти? — вдруг спросила она.
Кириги вздрогнул, его взгляд метнулся в ее сторону.
— Я? — Сын покраснел. — Я никогда не покину тебя, матушка. — Он приобнял ее за плечи. Уголки его губ дрогнули в улыбке. — У нас ведь общее дело.
Она прижалась головой к его бицепсу. Вдвоем они продолжали идти, а над ними голубизной разворачивалось небо.
