поглядывал на нее поверх кружки, отхлебывая пиво, ожидая, когда она заговорит. Она же чувствовала себя неловко, не зная, что сказать, ей хотелось дотронуться до сына, но она не решалась.
— Я скучал по тебе, — сказал он, наклонившись через стол, немного приблизив к ней свое лицо.
Она тяжело опустилась на жесткую скамью. Его дыхание было несвежим, но неприятным оно не было. Она выдавила из себя слабую улыбку в ответ на его ложь. Если бы он скучал по ней, нашел бы возможность навестить ее за эти пять лет или по крайней мере прислать весточку о себе. Он сбежал из дому совсем юным, ему тогда было столько же, сколько Кириги сейчас, — без денег, без оружия, не попрощавшись.
Ее нижняя губа дрожала от смешанного чувства гнева и радости.
— Я даже не знала, жив ты или мертв. — Она с трудом сглотнула и отвела глаза в сторону, в дальний угол, проклиная охвативший ее озноб. — Зачем ты вернулся, Кел?
Он заморгал, поставил кружку на стол.
— Конечно, чтобы увидеть тебя, матушка.
Ее взгляд бродил по всем темным местам и закоулкам таверны.
— Только меня? — спросила она. — А как же отца и твоего брата?
— Отца конечно, его я тоже хочу видеть! — Он снова отхлебнул пива. — Но Кириги мне не брат.
Она больше не избегала его взгляда, напротив, жестко посмотрела ему прямо в глаза.
— Он — твой брат! — прошипела она сдавленным голосом. — Ближе брата у тебя никогда не будет!
— Но в нас течет разная кровь! — резко возразил он, оглядываясь вокруг, чтобы убедиться, что Кириги не слышит его слов.
— Твой отец и я полюбили его! — Она привстала, перегнувшись через стол, уцепилась побелевшими пальцами за край, чтобы не упасть. — Мы не могли больше иметь детей после тебя. Мы думали, что ты последний, но лишь до тех пор, пока Кимон не нашел Кириги.
Он швырнул кружку, расплескав содержимое.
— Разве меня вам было недостаточно? Я, по-вашему, мало любил вас? Разве вы не могли любить только меня?
Она покачала головой, касаясь своих волос:
— О, Кел, мы любили тебя всем сердцем. То, что мы взяли к себе Кириги, вовсе не ослабило нашу любовь к тебе. Он был просто одиноким брошенным мальчишкой, отставшим от каравана. В нашей жизни хватило бы места для двух сыновей.
Кел поднялся и прошел к не прикрытому ставнями окну.
— Я стал вам не нужен. Он занял мое место.
— Нет, никогда. — Она подошла к нему, положила руки ему на плечи, прижалась щекой к его широкой спине. — Он никогда не занимал твоего места, сын мой. Он занял свое место.
Кел повернулся к ней. Они обнялись, и внезапно слезы беззвучно потекли по ее лицу.
— Прости меня, — с трудом выговорила она, глядя на него снизу вверх, гладя его щеку дрожащей рукой. — Я говорила с тобой слишком резко. Теперь я понимаю, как больно тебе было; вот почему ты ушел от нас. — Она отступила назад и вытерла слезы. — Но сейчас — проявим великодушие. И давай не будем больше говорить об этом.
Она снова обняла его, радуясь тому, что может сделать это после долгих лет разлуки.
Открылась и закрылась задняя дверь. В дом влетел Кириги, сияющий и улыбающийся, принеся с собой легкий запах конюшни. Он успел одеться в короткие штаны и тунику с поясом. К подошвам его сапог прилипли соломинки и конский навоз.
— Прекрасная кобыла! — воскликнул он, обращаясь к Самидар. — Белая, как снег в горах!
Кел выдавил улыбку и спросил мать:
— Когда это он видел снег в горах?
Она пожала плечами в ответ на его улыбку.
Кириги исчез на кухне и через мгновение вернулся, неся большое блюдо с холодным мясом, несколько кусков хлеба и кувшин с прохладной водой. Он расставил все это на столе и знаком пригласил их позавтракать.
— Ну и как там, в армии? — спрашивал он Кела, запихивая в рот кусок говядины, и, брызгая слюной, продолжал. — Бьюсь об заклад, там здорово. А мы и не знали, что ты здесь служишь. Вы близко расположились? Ты сможешь приходить домой почаще?
Улыбка Кела стала еще шире. Он снисходительно посмотрел на мать, взял кусок хлеба и стал спокойно жевать, пока Самидар взглядом не призвала Кириги замолчать.
— Дай брату возможность ответить, — проворчала она.
Кел откинулся назад, тщательно прожевал то, что было у него во рту, и запил пивом.
— Риотамус — безумец, мясник, — наконец сказал Кел, — он угнетает людей. Келед-Зарем стонет под его жестоким правлением, солдаты совершают ужасные преступления его именем.
Кириги выдвинулся вперед:
— О чем ты говоришь? Ты же служишь в его армии. Как так — угнетает?
Самидар дотронулась до плеча своего младшего сына, и он снова замолк.
— Ты носишь форму солдата Риотамуса, — указала она.
— Каждому человеку хочется есть. — В его словах послышалась горечь. — Я познал голод, матушка, я испытал это, когда его челюсти терзали мой пустой желудок. Король хорошо платит своим людям. И поэтому я служу ему.
Он еще выпил и отставил пустую кружку в сторону.
— Все, что происходит в столице, нас почти не касается, — сообщила она ему. — Дашрань — тихий городок, и Риотамус по большей части даже не замечает его. Здесь уже давно нет своего гарнизона. Ворота города стоят открытыми, на стенах нет часовых. — Она посмотрела на свои руки и затем взглянула прямо ему в глаза: — Но до нас дошли тревожные слухи, да и солдаты недавно рыскали здесь.
— Искали мятежников, — поделился секретом он. — Сообщили, что их предводитель находится где-то здесь, это колдун по имени Ороладиан.
Она подняла бровь:
— Колдун?
Кел наполнил свою кружку водой из кувшина.
— Об этом предводителе известно немногое. Мы даже не знаем, как он выглядит. — Он пожал плечами. — И все равно Риотамус охотится за ним. Это просто безумие.
— Почему ты не оставишь службу? — наивно спросил Кириги, беря еще кусок мяса.
Кел посмотрел на него, сощурив глаза.
— Возможно, я скоро так и сделаю, — сказал он и припал к кружке.
— Матушка! — Рука Кириги с куском мяса застыла в воздухе. — Ты побледнела! Что случилось?
Самидар встала и, пройдя через всю комнату к двери, устремила взор на далекие горы, полностью освещенные теперь взошедшим солнцем.
— Ты сказал «колдун»?
Кел обернулся к ней со скамьи:
— Кириги прав. Ты выглядишь так, будто только что заглянула в бездну.
Она обхватила себя руками и прислонилась к косяку, крепко зажмурив глаза, охваченная смутным страхом.
— Мне приходилось заглядывать в бездну, — сказала она, — но даже тогда мне не было так страшно, как сейчас, когда ты сообщил эту новость. — Она открыла глаза и сквозь слезы пристально посмотрела на сына: — Ты не спросил о своем отце.
Кириги медленно привстал.
— Я решил, ты уже рассказала ему, — мягко произнес он. — Для этого я так надолго оставлял вас наедине.
— Рассказала о чем? — спросил Кел. — Где отец?
Время успокоило боль, но все еще оставался шрам — грубый, воспаленный и болезненный. Она ударила по стене кулаком:
