такой беззаботной, игривой и веселой. Всем продавцам она сообщает, что я ее личная игрушка, выпущенная специально для девочек, чтобы ее можно было одевать и раздевать. Это каждый раз заставляет меня покрываться краской. Я начинаю возражать, но Мэгги заявляет, что мне, столь мужественному, нечего опасаться и я должен уступить ей, потому что в душе она остается маленькой девочкой. Что вполне вероятно. Слышать это гораздо приятнее, чем если бы она заявляла, что это ее деньги и что я должен выглядеть прилично, если хочу, чтобы нас видели вместе. Впрочем, она и не говорит этого. Поэтому я позволяю ей выбирать одежду, а целой веренице странных продавцов, говорящих со всеми возможными акцентами, разглядывать и измерять меня, чтобы определить, что больше всего мне подойдет.
Лично я считаю, что камуфляж и винтовка М-16. Синий костюм из универсама «Сирс», который можно носить годами, белая рубашка и полицейские ботинки. Пара свободных и удобных свитеров, в которых можно сутками сидеть в «форде» и вести наблюдение. На мой взгляд, мне подходит именно это.
На самом деле я ворчу только потому, что, по-моему, она этого ждет. На самом деле все это мне очень приятно.
Мы устраиваем легкий ланч в одном из заведений, места в которых нужно заказывать за два-три месяца. Если вы, конечно, не Магдалина Лазло, Джина Роулендс или Дэвид Хартман: тогда вы просто заходите, и там уже откуда-то знают, что вы придете, и вас ожидает накрытый стол. Я заказываю сэндвич: тунец с майонезом, салатом и помидором, хотя все эти продукты здесь называются: иначе. И еще нам приносят бутылку воды за восемь долларов.
После ланча Мэгги отвозит меня к Ямато и оставляет меня с высоким стройным японцем Иго – истинным художником в своей профессии. Его кисти принадлежат несколько картин, украшающих стены, он также автор дизайна некоторых пиджаков. Философия Ямато такова: «Мы являемся произведениями искусства, все и каждый. И для меня одевать человека – акт творчества, не менее глубинный и значимый, чем наложение краски на холст», поэтому все продавцы Ямато владеют психологией цвета и ткани и создают произведения искусства, достойные всеобщего обозрения. Цены нигде не указаны.
Ито подводит меня к целой коллекции пиджаков. Многие из них сделаны из таких материалов, о которых я даже никогда не слышал. Затем он вручает мне набор цветных карточек и просит, чтобы я расположил их в порядке предпочтения.
Я оборачиваюсь и вижу Джека Кашинга. Он стоит с Томом Беренжером и тоже рассматривает пиджаки. Рядом с ними два других продавца – Хиро и Никио. Хиро занимается керамикой, Никио – пластической скульптурой.
Мы с Джеком замечаем друг друга одновременно.
Прошло около шестидесяти часов с тех пор, как я вынес его из дома и усадил на асфальт рядом с машиной. Мы смотрим друг на друга одну секунду, две, и он улыбается. Широко и искренне. А потом направляется ко мне и протягивает руку. Я пожимаю ее.
– Прости, старик, – говорит он. – Я не знал. О вас с Мэгги.
– Все нормально, – вежливо отвечаю я. – Мы сами не знали. До того самого часа.
– Так иногда бывает. Иногда это лучше всего.
– Да, все происходит мгновенно, – соглашаюсь я. – И очень сильно бьет по мозгам.
– Точно так же, как это делаешь ты, – добавляет он, и мы оба улыбаемся. Самое поразительное, что он делает это абсолютно искренне. – Ты знаком с Томом?
Естественно, нет. Он окликает Тома и знаками подзывает его к нам.
– Я хочу тебя кое с кем познакомить, – говорит он Беренжеру. – Это Джо Броз. Я правильно произношу имя?
– Да.
– Джо и Магдалина Лазло… – он пытается подыскать верное слово.
– Влюблены друг в друга, – помогаю ему я.
– Так я по крайней мере слышал, – продолжает Джек. – Но я терпеть не могу сплетен. Джо занимается охранным бизнесом, – говорит он Беренжеру.
– Рад познакомиться, – говорит Беренжер, делая вид, что ему это очень интересно.
– Я также, – отвечаю я и с видом провинциала добавляю: – Вы мне очень понравились во «Взводе».[45] – Это действительно одна из его лучших картин. По крайней мере на мой взгляд. Нравится вам Оливер Стоун или не нравится, но он умеет добиваться настоящей игры от своих актеров.
– Спасибо, – с отсутствующим видом отвечает он и смотрит на меня, пытаясь определить мой возраст. Или оценивая мою стрижку. – Вы ведь воевали?
– Да, – отвечаю я. – Воевал.
– И имеете награды?
Поразительно. Для меня этот мир в новинку, и я еще не привык к нему. Не прошло и двух дней с тех пор, как у нас все началось с Мэгги, а они уже знают, кто я такой, чем занимаюсь, знают, что я ветеран и при желании могу нацепить на грудь медали. В моем мире человек может развестись, а ты узнаешь об этом только через пару лет.
– Ты знаком со Стоуном? Вам надо познакомиться, – говорит Беренжер. – Он до сих пор занимается вьетнамскими делами. Так, значит, я действительно понравился тебе во «Взводе»?
– Ты был просто великолепен.
– Ты считаешь, мы все сделали правильно? Ты ведь был там. Как я старался, чтобы все было точно. Но, естественно, я все получал из вторых рук и полностью зависел от того, что мне рассказывали другие люди.
– Да, думаю, все довольно точно. Но каждый воспринимал Вьетнам по-своему.
– Мне нравится играть персонажей, которые находятся на пределе, – говорит он. – У них более сильный и ярко выраженный характер, есть какая-то необычность.
– Лично я ничего необычного в нем не нахожу, – приступаю я к созданию собственной легенды.
– Нет?
– Нет. Просто я отождествил себя с твоим героем.
– Вот! – восклицает Ито. – Я нашел, – он держит в руках пиджак. – Шестьдесят процентов шелка, тридцать три процента вискозы и семь процентов шерсти.
Когда мы возвращаемся домой, машина битком набита коробками. В основном все это для меня – носки, боксерские шорты и бикини, галстуки, носовые платки, шесть пар туфель, шляпы, ремни, халаты, футболки, свитера. А остальное должно поступить еще позже, после подгонки. Несколько компакт- дисков с Рэем Чарльзом и Бобом Диланом – кантри для тех, кто не любит сельскую местность. Мэгги принимается сдирать упаковки с таким счастливым видом, словно она пятилетняя девочка, разбирающая подарки на собственном дне рождения. Через пять минут вся гостиная завалена паркетами, коробками, упаковочной бумагой, этикетками и горами одежды стоимостью в несколько тысяч долларов.
– Покажись-ка мне в этом, Джо… А теперь примерь этот галстук с этой рубашкой. А теперь галстук с этим ремнем и той рубашкой. Просто подержи галстук, не затягивая его, а ремень можешь не продевать в брюки… Какой у тебя мужественный и серьезный вид! Ну давай улыбнись. Это же так весело! Я хочу посмотреть, как на тебе сидит это бикини. Вот это шелковое. И перестань заливаться краской. И избавь меня от своих мизантропических заявлений. Множество гетеросексуалов носит шелковое белье… Ну хорошо же, раз ты отказываешься их надевать, я сама их надену, – и она начинает стаскивать с себя рубашку. – Закрой глаза. Я знаю, что ты подсматриваешь, – А я и вправду подсматриваю. Она выскальзывает из джинсов. – Отвернись. – Я послушно отворачиваюсь. Она что-то напевает себе под нос. – Ну вот, – говорит она. – Можешь повернуться. – Я поворачиваюсь. Она похожа на маленькую девочку, которая натянула на себя папину одежду. Боксеры, халат, галстук и ремень, волосы убраны под шляпу, на ногах – мужские туфли. Конечно, она не ребенок, но все это выглядит смешно и забавно, а главное – невероятно сексуально.
Она подходит к зеркалу и подрисовывает себе усы. Тоненькую полоску.
– Ну и как, на твой взгляд, что подумают люди?
– Если ты и дальше будешь покупать мне шмотки, они решат, что я использую тебя. Немедленно это прекрати.
Если бы у тебя были деньги, ты бы тоже постоянно мне что-нибудь покупал. Разве не так? Ты бы окутывал меня бриллиантами и одевал в меха, одевал в бриллианты и окутывал в меха.
