имперским правительством. Миссий в областях Верхней Амазонки теперь нет;
Я сделал Эгу своей главной квартирой на все остальное время, которое провел на Верхней Амазонке (четыре с половиною года). Мои экскурсии в окрестную область простирались иногда на 300-400 миль от города. Об этих экскурсиях я расскажу в последующих главах; в промежутках же между поездками я вел спокойную, однообразную жизнь в поселении, отдаваясь своим занятиям так же мирно и регулярно, как натуралист в какой-нибудь европейской деревне. На протяжении многих недель подряд в моем дневнике не появлялось почти никаких других записей, кроме заметок о добыче за день. У меня был сухой и просторный дом, главное помещение в котором было превращено в мастерскую и рабочий кабинет; здесь поставили большой стол, а на полках в простых деревянных ящиках разместилась моя небольшая справочная библиотека. Сушилки для образцов были подвешены к стропилам веревками, обильно смазанными горьким растительным маслом, чтобы по ним не спускались муравьи. Для сравнения старых экземпляров с новыми приобретениями я все время держал под рукой значительную часть личной моей коллекции, содержавшую по паре от каждого вида и разновидности. Мой домик раз в год белил внутри и снаружи его хозяин, местный торговец; пол был земляной; вентиляция не оставляла желать ничего лучшего, потому что наружный воздух, а иногда в равной мере и дождь свободно проникали сквозь просветы на верху стен под стрехой и через щели в дверных проемах. Как ни примитивно было мое жилище, я с удовольствием оглядываюсь назад, на многие счастливые месяцы, в нем проведенные. Вставал я обычно с солнцем, когда заросшие травой улицы были влажны от росы, и спускался к реке купаться; каждое утро пять-шесть часов я проводил, собирая коллекции в лесу, опушка которого находилась всего в пяти минутах ходьбы от моего дома; в знойные послеполуденные часы между тремя и шестью и в дождливые дни я обрабатывал образцы и наклеивал этикетки, составлял заметки, вскрывал животных и рисовал. Часто я предпринимал короткие водные поездки в маленькой монтарии с индейцем-гребцом. Окрестности до последнего дня моего пребывания здесь доставляли мне непрерывный ряд новых и своеобразных форм из различных классов животного царства, но особенно насекомых. Из рассказанного выше ясно, что я состоял в наилучших отношениях с жителями Эги. Избранного общества здесь, разумеется, не было, но какие-нибудь два десятка приличных, скромных семейств, составлявшие в городке высший класс, были очень общительны; манеры их являли странную смесь простодушной безыскусственности и церемонной вежливости: сильное желание считаться цивилизованными побуждало самых невежественных из этих людей (а все они были крайне невежественны, хотя весьма сообразительны) относиться вежливо и любезно к чужеземцам из Европы. Мне никогда не причиняло хлопот то неуместное любопытство со стороны населения этих глухих городков, на какое жалуются некоторые путешественники в других странах. Индейцы и простые метисы, по крайней мере те из них, кто сколько-нибудь над этим задумывался, считали, по-видимому естественным, что чужеземцы собирают и отправляют за границу красивых птиц и насекомых страны. В отношении бабочек жители повсюду полагали, что насекомые эти нужны как образцы для ярких узоров на ситцах. Что касается людей более развитых, то мне не составляло никакого труда объяснить им, что в каждой европейской столице есть общественный музей, в котором стремятся собрать образцы всех естественных произведений из минерального, животного и растительного царства. Они не могли понять, как может человек заниматься наукой ради науки, но я рассказал им, что собираю коллекцию для Museo de Londres [Лондонского музея] и мне платят за это; вот это было вполне понятно. Однажды вскоре после моего приезда, когда я толковал обо всех этих предметах группе, рассевшейся на лавочках на заросшей травой улице, один из слушателей, видный купец-мамелуку, уроженец.Эги, внезапно воодушевился и воскликнул: «Как богаты эти великие народы Европы! Мы люди, наполовину цивилизованные, и ничего не знаем. Будем же хорошо обращаться с этим чужеземцем, быть может, он останется среди нас учить наших детей. У нас часто устраивались вечера с танцами и т.п.; об этих развлечениях я еще расскажу вскоре. Нравы индейского населения также долгое время несколько забавляли меня. Под конец моего пребывания здесь три странствовавших француза и два итальянца — среди них были и люди довольно образованные — проезжая один за другим по пути с Андов вниз по Амазонке, пленились этим прелестно расположенным и тихим местечком и решили поселиться здесь до конца своих дней. Трое кончили тем, что женились на туземных женщинах. Общество этих друзей оказалось очень приятной для меня переменой. Что касается городка как места жительства для европейца, то тут было, разумеется, и множество теневых сторон, но они были совсем не того характера, как представляют себе, вероятно, мои читатели. Опасность со стороны диких зверей вряд ли существовала, а что касается опасности со стороны туземцев в стране, где беззащитный чужеземец редко столкнется даже с невежливостью, то было бы, пожалуй, смешно опровергать предположение о такой возможности. Впрочем, однажды ночью нас посетил ягуар. Это считалось из ряда вон выходящим событием, и мужчины, выскочившие с ружьями, луками и стрелами, подняли столько шуму, что животное стремглав убежало, и с тех пор о нем ничего не было слышно. В сухой сезон несколько докучали аллигаторы. В эти месяцы почти всегда один или два аллигатора лежали поблизости от места купания в ожидании, не покажется ли кто- нибудь у воды — собака, овца, свинья, ребенок или пьяный индеец. Когда аллигатор находился неподалеку, приходилось купаться с особенной осторожностью. Я обыкновенно, подражая туземцам, не уходил далеко от берега и не сводил взгляда с чудовища, которое безобразно скосив глаза, пристально смотрело над поверхностью воды; туловище его было погружено в воду до самых глаз, и виднелись только верхушка головы да часть спинного хребта. Как только за хвостом земноводного замечалось малейшее движение воды, купальщикам приходилось быстро отступать. Сам я с такой угрозой ни разу не встретился, но нередко видел толпы женщин и детей, напуганных во время купания движением животного в их сторону: обычно же такие случаи кончались общим бегством к берегу и взрывами смеха. Мужчины всегда могут расправиться с аллигаторами, если только дадут себе труд выйти в монтариях с острогами, но они никогда этого не делают, разве что чудовище, оказавшись наглее, чем обычно, решится угрожать чьей-либо жизни. Тогда они загораются гневом и преследуют врага с величайшим упорством, а затем вытаскивают полумертвое животное на берег и убивают, громко проклиная. Однако через несколько дней или недель всегда появляется другой аллигатор и занимает свободное место на посту. Кроме аллигаторов, бояться следует только ядовитых змей. Последние встречаются в лесу, разумеется, довольно часто, но за все время моего пребывания здесь не было ни одного смертельного случая.
Всего больше неудобств испытывал я вследствие трудности получения новостей из цивилизованного мира с низовьев реки из-за нерегулярной доставки писем, посылок с книгами и периодических издании, а к концу моего пребывания вследствие недомоганий, связанных с плохим и недостаточным питанием. Отсутствие интеллигентного общества и смены переживаний, свойственных европейской жизни, также чувствовалось очень остро, и ощущение это не затихало, а, наоборот, усиливалось со временем, пока не стало почти невыносимым. В конце концов я вынужден был прийти к заключению, что одного только созерцания Природы недостаточно, чтобы заполнить человеческое сердце и мысли. Меня вполне устраивало получение посылок из Англии с пароходом раз в два или в четыре месяца. Я обращался обыкновенно очень экономно с запасом материала для чтения, стараясь, чтобы он не кончился до прибытия следующей посылки и я не оставался в полном отчуждении. Я прочитывал периодические издания, например «Атенеум»[З6], с большой осмотрительностью, принимаясь за каждый номер по три раза: в первый раз поглощал самые интересные статьи, во второй раз — все остальное, а в третий читал от
