type='note' l:href='#note37'>[37]. До того как широкие массы индейцев удастся цивилизовать, они, по всей вероятности, исчезнут как раса; но гораздо меньше трудностей с мамелуку, которые, даже если доля белой крови невелика, становятся иногда людьми предприимчивыми и разносторонними. Многие из эгских индейцев, в том числе вся домашняя прислуга, — дикари, доставленные с окрестных рек Япура, Иса и Солимоинса. Я встречал здесь представителей по меньшей мере 17 различных племен; большая часть была куплена в детстве у туземных вождей. На этот вид работорговли, хотя и запрещенный бразильскими законами, власти смотрят сквозь пальцы, потому что здесь нет иного способа раздобыть прислугу. Вырастая, индейцы становятся свободными, но никогда не обнаруживают ни малейшей склонности вернуться к первобытной дикой жизни. Впрочем, юноши обычно бегут на челны торговцев; с девушками же нередко скверно обращаются их хозяйки, ревнивые, вспыльчивые и дурно воспитанные бразильянки. Почти все распри, возникающие между жителями в Эге и в других поселениях, вызываются спорами об индейской прислуге. Тот, кто жил только в давно заселенных странах, где нанять прислугу очень легко, не может и вообразить себе, какие трудности и неприятности возникают в стране, где сословие слуг ни во что не ставит деньги и прислугу можно заполучить, лишь сманив ее у других хозяев.
Среди несчастных детей, когда они попадают в неволю в Эгу, наблюдается большая смертность. Интересно, что индейцы, проживающие на Япура и других притоках Амазонки, неизменно заболевают, спускаясь на Солимоинс, тогда как с жителями берегов главной реки происходит обратное: они неизменно подхватывают перемежающуюся лихорадку, когда впервые поднимаются по боковым рекам, но выздоравливают по возвращении домой. Из диких племен, населяющих область близ Эги, самые красивые — жури и пасе; впрочем, ныне они почти вымерли и от них осталось лишь несколько семейств на берегах уединенных протоков, соединяющихся с Тефе, и на боковых реках между Тефе и Жутаи. Это миролюбивые, кроткие и трудолюбивые люди, занимающиеся земледелием и рыбной ловлей. К белым они относятся дружелюбно. У меня еще будет случай вновь поговорить о пасе — индейцах стройно сложенной и высокоразвитой расы, которых отличает большое прямоугольное пятно, вытатуированное в середине лица. Главная причина их массового вымирания заключается, по-видимому, в заболевании, которое всегда появляется среди них, когда деревню посетят люди из цивилизованных поселений, — это вяло протекающая лихорадка —
Мой помощник Жозе в последний год нашей жизни в Эге resgatou «выкупил» (эвфемизм[39], употребляемый вместо «купил») у торговца с Япура двух индейских детей, мальчика и девочку. Мальчику было лет 12, и кожа у него была необыкновенно темного цвета, как у кафузу, потомка индейцев и негров. Полагали, что он из какого-то совершенно дикого и бездомного племени, вроде парарауате с Тапажоса, — по нескольку таких племен живет в каждой внутренней области Южной Америки. Сверкающие черные глаза на лице правильной овальной формы имели испуганное, недоверчивое выражение, как у дикого зверя; руки и ноги его были малы и изящны. Вскоре после приезда, когда оказалось, что никто из индейских мальчиков и девочек в домах наших соседей не понимает его языка, он помрачнел и замкнулся в себе: из него нельзя было вытянуть ни слова, но много недель спустя он неожиданно разразился законченными португальскими фразами. Он болел раздутием печени и селезенки — результат перемежающейся лихорадки — еще долгое время после того, как попал к нам в руки. Лечить его оказалось делом трудным из-за почти неискоренимой его привычки есть землю, обожженную глину, черную смолу, воск и тому подобные вещества. В верховьях Амазонки эту странную привычку имеют очень многие дети, и не только индейцы, но и негры и белые. Следовательно, она не является исключительной особенностью ни знаменитых отомахоз с Ориноко, описанных Гумбольдтом, ни индейцев вообще и объясняется, по-видимому, какой-то патологической потребностью, вызываемой постной пищей из одной только рыбы, диких плодов да маниоковой крупы. Мы нарекли маленького дикаря Себастьяном. Служба этих индейских детей состоит в том, чтобы доставлять кувшины с водой с реки, собирать хворост в лесу, стряпать, помогать грести при поездках в монтарии и т. д. Себастьян нередко сопровождал меня по лесу, где помогал отыскивать подстреленных мной маленьких птичек, которые падали иногда в чаще среди беспорядочных груд упавших веток и сухих листьев. Он поразительно ловко ловил руками ящериц и карабкался на деревья. Самые гладкие стволы пальмовых деревьев не составляли для него никакой трудности: он подбирал несколько кусков крепких гибких лиан, связывал их в небольшое кольцо и, опираясь на него ногами и охватывая скользкий ствол, взбирался наверх рядом легких рывков. В первые недели было очень забавно видеть, с каким ликованием и гордостью он приносил мне пучки плодов, которые сорвал на почти недоступных деревьях. Себастьян избегал общества ребятишек своей расы и явно гордился тем, что служит у настоящего белого человека. Мы захватили его с собой вниз по реке в Пара, но он не выказал никакого волнения при виде столичных диковинок — пароходов, больших парусных кораблей и домов, лошадей и экипажей, пышных церковных обрядов и т.д. Здесь он проявил обычную для индейцев притупленность чувств и духовную ограниченность, а между тем он обладал очень острой восприимчивостью и быстро выучивался всякому механическому мастерству. Жозе, который незадолго до того, как я покинул страну, вернулся к своему прежнему ремеслу золотых дел мастера, сделал его своим учеником, и он быстро стал делать успехи: однажды, месяца через три после начала обучения, он явился ко мне с сияющим лицом и показал золотое кольцо собственного изготовления.
Совершенно иначе сложилась судьба девочки, которую доставили через месяц-другой после Себастьяна со второй партией детей, сплошь больных перемежающейся лихорадкой. Ее привели к нам в дом сразу же, после того как привезли сюда, однажды ночью, худенькую и измученную, промокшую до нитки и дрожавшую в ознобе: стоял влажный сезон, и дождь лил потоками. Старая индианка, которая привела ее к двери, сказала коротко: «Ecui encommenda» («Вот ваш маленький заказ»), — и пошла прочь. В облике девочки было очень мало дикарского, и цветом кожи она была гораздо светлее, чем мальчик. Мы узнали, что она из племени миранья, представителей которого отличает прорезь в каждой ноздре: в этих прорезях они в торжественных случаях носят по большой бляхе, сделанной из речной перламутровой раковины. Мы отнеслись с величайшей заботой к нашей маленькой пациентке: за ней ходили лучшие в городе сиделки, ей делали ежедневно припарки, давали хинин и кормили самыми питательными блюдами; однако ничего не помогало — она быстро угасала; печень у нее распухла и на ощупь стала тверда, как камень. Было что-то необыкновенно приятное в ее манерах, совершенно непохожих на то, что я наблюдал до тех пор у индейцев. Она отнюдь не была угрюма и молчалива, а напротив, всегда улыбалась и болтала. Мы приглашали к ней одну старуху из того же самого племени, и та переводила нам слова девочки. Больная часто умоляла нас взять ее на реку купаться, просила фруктов или хотела, чтобы эй дали поиграть какими-нибудь предметами, которые она видела в комнате. Ее туземное имя было Ория. Последнюю неделю или две она не могла уже вставать с постели, которую мы устроили для нее в сухом углу комнаты; когда она хотела подняться, что бывало очень часто, то никому не позволяла помогать ей, кроме меня, которого называла
