связанного с этим скандала) Менделеев выступил перед собранием членов технического общества с отчетом о проделанных исследованиях упругости газов, а в конце выступления решительно отказался от дальнейшей работы. Причина — объем прямых профессорских обязанностей, ухудшение здоровья, трудности в оплате труда сотрудников лаборатории и необходимость возврата средств, полученных из фонда комиссии для длительной поездки за границу (он считал их своим личным долгом). Руководство опытами Дмитрий Иванович настоятельно рекомендовал поручить Гадолину. Это заявление первоначально даже не было воспринято всерьез. А затем его начали просить остаться, обещая выполнить все его условия. Готовы были смириться с частым отвлечением Менделеева от опытов, с избирательной их направленностью, освобождали «почтенного профессора» от любого вмешательства в его работу со стороны членов комиссии. Говорили о том, что средства на опыты с газами были получены именно под его имя, что сами опыты носят название «менделеевских», что, кроме него самого, сейчас никто не в состоянии продолжить работу с уникальной аппаратурой. Призывали Менделеева принять во внимание, что его отказ губит одобренную правительством оборонную программу… Дмитрий Иванович был непоколебим, и в ответ на призывы Кочубея повторял одно и то же: поручите Гадолину! Он, дескать, вам еще больше денег соберет. Как это — кроме меня некому? А если бы я умер? Кочубей закрыл собрание, обратившись напоследок к Менделееву (в третьем лице) с просьбой не отказываться от продолжения опытов: «Он может не работать лично, но, по крайней мере, руководить исполнителями, которых нужно будет приискать». Через неделю Русское техническое общество, несмотря ни на что, избирает Д. И. Менделеева своим почетным членом, присоединяясь, таким образом, к общему протесту против Академии наук, отвергнувшей профессора Менделеева.
Но даже и после этого Дмитрий Иванович остается тверд в своем решении.
С этого момента началось разрушение брошенной Менделеевым лаборатории. Сначала Русское техническое общество обратилось к университету с предложением взять себе оборудование и денежные средства лаборатории с целью завершить начатые исследования. Университет отказался, сославшись на отсутствие физика, способного возглавить дело. Для решения судьбы лаборатории и связанного с ней проекта общество создало комиссию, которая постановила использовать оборудование для создания новой физической станции в принадлежащем обществу помещении и наметила кандидатуры специалистов для продолжения опытов над упругостью газов исключительно при высоких давлениях (Гадолина среди них не было). Но намерение это осталось только на бумаге. Менделеевская аппаратура (за исключением небольшой части приборов, оставшихся в университетской лаборатории и впоследствии частью проданных с аукционного торга, а частью переданных в университетский музей) вплоть до Октябрьской революции хранилась в музее Русского технического общества. Затем забота о них была возложена на Институт научной педагогики. В 1929 году по просьбе Главной палаты мер и весов приборы были переданы в ее Менделеевский музей. В описи числилось 32 прибора, помнивших прикосновение рук их создателя, но на деле какие-то уже исчезли безвозвратно, а те, что были в наличии, растеряли свою комплектность: три отсчетные трубки оказались без объективов, фонарь с конденсатором — без свечи, хрустальный набор с разновесами — без двух гирек… До конца 1930-х годов менделеевские приборы можно было встретить на питерской барахолке. Именно там кто-то из знающих людей купил и принес в Палату мер и весов «нормальный» метр, сконструированный Менделеевым по принципу уравнительного маятника, — биметаллический стержень, сводящий к нулю разнонаправленную внутреннюю деформацию. При любых перепадах температур он до сих пор «держит» одну и ту же длину.
В заключение этой главы можно, конечно, привести шутку советских ученых, что наука есть не что иное, как способ удовлетворить собственное любопытство за счет государства. Но здесь смысла в ней мало, поскольку Дмитрий Иванович Менделеев в глазах потомков ни в каких, тем более шуточных, оправданиях не нуждается. Вещество «мирового эфира» от него ускользнуло, и нужно было искать новый путь к обнаружению неуловимой субстанции. И всё же почему он повел себя столь категорично? Бурный, полный драматизма разрыв с Русским техническим обществом не просто совпал с напряженным моментом в его личной жизни — он был частью этой жизни, поскольку всё, им пережитое, было его личной жизнью, и другой жизни у этого удивительного человека не было. Через 18 лет он назовет причину, по которой бросил работу с упругими газами:
Глава восьмая
ЛЮБОВЬ
Всю жизнь, начиная со студенческих лет, Менделеев был нескладен и даже стариковат, а супруга его Феозва Никитична, даром что на шесть лет старше мужа, на вид была значительно его моложе — всегда стройна, миловидна и свежа. Но через 15 лет брака, после смерти девочки-первенца, благополучных и неудачных родов, болезней и великого множества переживаний, которые она делила с мужем, иногда не понимая их причину, всё как-то резко переменилось. Она располнела, стала меньше плакать, не старалась, как прежде, угодить супругу и уже не пыталась исправить его нервную, безудержную натуру своей кроткой любовью, а более всего теперь думала о детях, о доме. Дмитрий Иванович же вдруг оказался моложавым, видным и очень известным человеком. Она научилась настаивать и часто поступала по своему разумению. Менделеев, и без того вечно раздраженный и мятущийся, от этих перемен и вовсе начинал ненавидеть свой брак, и тут только дети, безумно и нежно любимые дети, всякий раз заставляли его идти на примирение. Но однажды всё треснуло окончательно. Ольга Дмитриевна, дочь от первого брака, в своих записках рассказывает, что после одного случая, поставившего супружескую верность Дмитрия Ивановича под сомнение, Феозва Никитична предоставила ему полную свободу, надеясь, что это поможет сохранить семью.
Правда, Иван Дмитриевич Менделеев в мемуарах, ссылаясь на слова отца, утверждает, что никакой измены не было, и категорически опровергает слова сестры, называя их «обычной злостной клеветой заинтересованной стороны», каковая обычно сопровождает многие бракоразводные процессы. Сын Дмитрия Ивановича пишет, что всё случилось из-за того, что отца неудачно женила старшая сестра, Ольга Ивановна Менделеева, «но вскоре слишком резкое различие моральных и интеллектуальных уровней между супругами дало себя знать, а специфическая болезнь жены и нравственная рознь прекратили брак фактически». И все-таки слова Ольги Дмитриевны об этом романе отца представляются более достоверными. Во-первых, они принадлежат очевидцу. Во-вторых, эта часть ее мемуаров столь лирична и столь уважительна ко всем участникам старой любовной драмы, что совершенно не хочется оскорблять автора недоверием. В-третьих, исповедь Дмитрия Ивановича сыну вряд ли могла содержать полное перечисление всех его грехов. К тому же Менделеев до конца жизни относился к Феозве Никитичне с такой заботой и почтением, что просто невозможно представить его говорящим Ивану о «разнице уровней» и «специфической болезни» первой супруги. Думается, он не вдавался в подробности. Остальное, не в обиду светлой памяти Ивана Дмитриевича, могло просто со временем нарасти, тем более что он взялся писать воспоминания через 20 лет после смерти отца. Так что мы воспользуемся этими соображениями и включим еще одно имя — Александры Голоперовой — в «донжуанский список» нашего героя.
Вообще-то Дмитрий Иванович, несмотря на пылкость натуры и несомненный интерес к женщинам, ни в коей мере не был искателем любовных приключений. (Тут, конечно, надо сделать существенную поправку: сам он сравнивал творческое вдохновение с объятиями страстной любовницы, которая, как мы помним,