Менделеев

Щедрина. В старинном барском доме Менделеев написал несколько депеш — семье, военному министру и в Русское техническое общество — и лег отдыхать.

Между тем в Клину очнулись, понимая, что отправили в полет пожилого, известного своими чудачествами профессора — одного, без опыта управления воздушным судном. Приехавшие из Питера велосипедисты отправились на поиски веером во все стороны, Володя на телеге помчался в предполагаемом направлении полета шара, но их усилия мало что могли дать в условиях, когда земля раскисла на сотни верст вокруг. Вернувшись, сын Менделеева воспользовался предложенным станционным начальством паровозом, на котором доехал до самой Твери, но и там никаких известий о человеке на воздушном шаре не было. Журналисты и зарубежные гости отбивали по всему миру телеграммы о пропавшем без вести великом русском ученом. Анна Ивановна, полуживая, дала себя увезти в Боблово, где ее ожидали четверо детей, в том числе двое грудных, и куда поминутно стали являться многочисленные визитеры, желающие узнать, нет ли весточки от Дмитрия Ивановича. В довершение всего в Клин была кем-то прислана телеграмма: «Шар видели — Менделеева нет»…

А в это время сам он, уверенный, что депеши дошли и успокоили всех, переживал самую мучительную часть своего путешествия — семидесятиверстную дорогу на станцию Троицкая Ярославской железной дороги: «Нашли ямщика, и я отправился по столбовой дороге, но такой столбовой дороги, как эта, мне не приходилось еще встречать. Целые версты, с промежутками в несколько десятков саженей, здесь тянется гать, уложенная вся бревнами, так что нет никакой возможности хоть на одну минуту забыться, при том устатке, который я неизбежно чувствовал от прошлого дня. Полная тьма скоро наступила, и ямщик мой требовал непременно остановки, потому что действительно не видно было ни зги. Мы было постучались в один деревенский трактир, но неприветливые хозяева не взялись даже поставить самовар. Поехали кое-как дальше, и по ступицы в воде мы добрались до какого-то другого трактира около озера Сумизского в деревне Федорцевой, где славный, услужливый и очень интересный земский деятель, бывший ямщик Борисов, содержит постоялый двор. Если б на моем месте был кто-либо другой, умеющий передавать рассказы о деятелях наших захолустий, он бы много почерпнул из рассказов, слышанных мною от г. Борисова, когда мы занимались с ним чаепитием. Не мне описывать также и то, как утром ямщик передал меня другому, полупьяному, как мы доехали по глубоким колеям до Троицы, как для сокращения пути поехал мой возница по пашне, как он отделывался от нареканий за это, как я рад был уснуть в вагоне железной дороги…» В Клин Менделеев добирался через Москву, и когда выходил из вагона, был замечен пассажирами сразу двух поездов — своего и встречного. Публика устроила ему настоящую овацию.

Через пять дней, закончив и сдав в «Русские ведомости» отчет о своем полете, Менделеев вместе с Н. А. Меншуткиным отправился в Манчестер на съезд Британской ассоциации содействия развитию наук, где также выслушал немало восхищенных слов. В Англии он узнал, что удостоен почетного диплома Парижской академии аэростатической метеорологии. В России некоторые газеты писали, что благополучно завершившийся полет — просто счастливый случай. Не мог, дескать, чудаковатый профессор в одиночку справиться с дальним перелетом на аэростате. «Счастье, помилуй Бог, счастье, — ворчал, читая эти статьи, Менделеев. — Кроме счастья, нужно кое-что еще». Он всё пытался вспомнить, куда же подевались десять минут полета: в сотый раз проверил свои бортовые записи, уточнил время всех наблюдений и замеров, всех работ и приема пищи, отдыха и переговоров с населением Земли — всё было на своем месте, но сумма временных отрезков между регулярными записями была на десять минут меньше чистого времени между стартом и приземлением. Либо он на десять минут потерял сознание, либо находился в прострации. А может быть, душа его куда-то отлучалась по своей таинственной надобности…

Так закончилась эта воздушная эпопея. Слава богу, никто не пострадал, никого не наказали. Едва не поседевший А. М. Кованько смог, наконец, вздохнуть спокойно. Он еще будет служить в аэронавтике до самой Русско-японской войны и станет первым в России «воздушным» генералом. Только вот почему-то многие современники считали его по-настоящему несчастным человеком. Всю жизнь, с ранних офицерских лет, он летал на неуправляемых воздушных шарах и учил этому всё новые поколения русских аэронавтов. На его счету было множество геройских полетов, его таскало по воздуху в такие дали, куда только ветер и мог долететь, заносило в болота Вологодской губернии, в неведомые дремучие олонецкие леса и прочие, не менее дикие закоулки империи. Пионер русского воздухоплавания Александр Матвеевич Кованько на протяжении десятков лет, прошедших во всем мире под знаком набирающей силу плоскостной, крылатой авиации, станет упорно доказывать, что будущее принадлежит надувным летательным аппаратам. Он презрительно отвернется от успехов «этих самоучек» Можайского, братьев Райт, Фармана, Блерио, Лебоди и останется приверженцем классического монгольфьера XVIII века. Генерал Кованько будет готовить себя и других к победам в давно минувших войнах. Обладая высоким чином и непререкаемым авторитетом, он из самых лучших, самых благородных намерений перекроет дорогу аппаратам тяжелее воздуха, мечтая только об одном: чтобы русские аэростаты создавались исключительно из русских материалов — до последнего лоскутка и шнурочка. Среди нелестных эпитетов, которыми современники наградят его после сокрушительного провала всех попыток воздушной разведки на японском фронте, наиболее частым будет «бескрылый».

Работу над чрезвычайно объемным трудом «Исследование водных растворов по удельному весу» Дмитрий Иванович закончил конечно же сам в том же 1887 году и тогда же издал его отдельной книгой. Этим произведением он завершил многолетнюю работу, начатую еще в 1863 году докторской диссертацией «Рассуждение о соединении спирта с водою» и продолженную учебным курсом «Растворы», читанным в 1873/74 учебном году и имевшим подзаголовок «Курс теоретической химии», а также исследованием 1884 года «Зависимость удельного веса растворов от состава и температуры». Специалисты подсчитали, что этому научному направлению Менделеев отдал больше времени, чем любому другому. К 1887 году его взгляды на природу растворов можно считать совершенно сформировавшимися, а учение о растворах — изложенным с максимальной ясностью.

Историк науки, доктор технических наук Д. Н. Трифонов так определил суть и ценность проделанной работы: ««Квинтэссенция» менделеевской теории растворов заключалась в констатации взаимодействия растворителя и растворенного вещества, причем природа растворов определялась одновременно протекающими процессами ассоциации и диссоциации. По мнению ученого, «растворы не выделяются в область, чуждую атомистическим представлениям, они входят вместе с обычными определенными соединениями в круг тех понятий, которые господствуют ныне в учении о влиянии масс, о диссоциации и о газах, и в то же время растворы представляют самый общий случай химического взаимодействия, определяемого сравнительно слабыми средствами…». Менделеев рассматривал растворы как «жидкие, непрочные определенные химические соединения в состоянии диссоциации». Частицы растворителя могли находиться в соединении, а затем стать свободными, чтобы снова вступить во взаимодействие с частицами растворенного вещества. Таким образом, теория была динамической, что отличало ее от других теорий, существовавших в то время. Идеи, развитые Менделеевым, заметно стимулировали новые исследования растворов и способствовали более глубокому пониманию природы этих важнейших физико-химических систем».

Сам Дмитрий Иванович, завершавший эту огромную работу под влиянием полемики с теорией электролитической диссоциации, позже отмечал: «Это одно из исследований, наиболее труда стоившее мне, но оно довольно канительно. Из него отчасти родилась мода, если можно так сказать, на растворы. Мои мысли смолоду были там же, где тут и где теперь — грани нет между этими явлениями и чисто химическими. Рад, что успел их тут сказать довольно четко. И рад, что посвятил матери, которой всем обязан». Посвящение, о котором идет речь, свидетельствует не только о «сыновнем» состоянии души, не совсем обычном для немолодого, давным-давно самостоятельного человека, отца шестерых, в том числе двух взрослых, детей. Горячая благодарность матери, отличавшейся фанатичной верой в необходимость труда, позволяет также трактовать слово «канительно» в значении «тяжко», тем более с учетом того, что аккуратность и долготерпение никогда не были свойственны личности ученого. Впрочем, неожиданное посвящение на первой странице химического исследования будит множество самых разных мыслей: «Это исследование посвящается памяти матери ее последышем. Она могла его взрастить только своим трудом, ведя заводское дело; воспитывала примером, исправляла любовью и, чтобы отдать науке, вывезла из Сибири, тратя последние средства и силы. Умирая, завещала: избегать латинского