взглядов, когда, наконец, надежно закрепив единственную дужку очков за ухо, я задрала повязку и просунула ее между своей физиономией и стеклами, чтобы протереть их — они страшно отпотевали изнутри из-за поднимавшегося вверх дыхания (проклятый намордник не позволял мне дышать прямо, как все люди) — и продолжала говорить, говорить, говорить… вставляя в почти безупречную, по причине концентрации интеллекта, англоязычную речь такие термины, как «suka, blyad, nahui», потому что без них было совершенно невозможно ни протереть очки марлевой повязкой, ни удержать их на носу, когда они падали, роняя стекла, ни заложить за ухо челку, перманентно занавешивающую мне глаза до самого подбородка.
Остановил меня главный американец, сидевший посредине. Он прекрасно говорил по-русски, потому что оказался русским. Спустя пару месяцев я случайно встретилась с ним в супермаркете возле кассы и чуть не сбежала из магазина с корзиной неоплаченного товара. В магазине он сделал вид, что не узнал меня, хотя, возможно, так оно и было: все-таки основную часть своей жизни я выгляжу вполне нормально.
Так что когда он сказал: «Хорошо, мы поняли, достаточно», — я пошла домой, где и легла на диван со смутным ощущением какого-то позора. Пережить его в полной мере мне не позволил грипп. Когда человек помирает в горячке, ему нет почти никакого дела до того, как он выглядит. А выглядела я перед смертью неважно: накрасившись для похода к американцам я, то и дело протирая стекла очков, равномерным слоем развезла тушь с ресниц по всей морде, пылающей в горячем феминистическо- температурном экстазе.
В гранте мне отказали. Самое интересное, что и Валера больше ни разу не позвонил. Да и я ему, в общем, тоже. И наш с Хирумицу последний фильм мы снимали уже с другим переводчиком. И даже с другим водителем. Так само получилось: у Валеры-то седан, а съемочной группе понадобился микроавтобус.
Очень тоскливо было думать о самолетах. Обычно все девять часов перелета до Мск и столько же обратно я прислушиваюсь к гулу двигателей и умираю каждый раз, когда слышу в нем переходы на другую тональность. Весь перелет я упрашиваю Бога не ронять меня на землю, и остальные пассажиры даже не догадываются, что своей жизнью они обязаны моим волевым усилиям: это я всю дорогу удерживаю самолет в воздухе за подлокотники кресла. Это я, я держу самолет за кресло и говорю: помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое.
Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя. Яко беззакония моя аз знаю и грех мой предо мною есть выну. Тебе Единому согреших, и лукавая пред Тобою сотворих, яко да оправдишися во словесех Твоих и победиши, внегда судити Ти. Се бо, в беззакониих зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя. Се бо, истину возлюбил еси, безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси. Окропиши мя иссопом, и очищуся, омыеши мя, и паче снега убелюся. Слуху моему даси радость и веселие, возрадуются кости смиренныя. Отврати лице Твое от грех моих, и вся беззакония моя очисти. Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не отвержи мене от лица Твоего, и Духа Твоего Святаго не отыми от мене. Воздаждь ми радость спасения Твоего, и духом Владычним утверди мя. Научу беззаконныя путем Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся. Избави мя от кровей, Боже, Боже спасения моего, возрадуется язык мой правде Твой. Господи, устне мои отверзеши, и уста моя возвестят хвалу Твою. Яко аще бы восхотел еси жертвы, дал бых убо, всесожжения не благоволиши. Жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския. Тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожегамая, тогда возложат на алтарь Твой тельцы.
В этот раз, как и всегда прежде, я держала самолет за кресло и умоляла Бога дать мне еще шанс. Я обещала бросить курить, перестать смотреть в интернете порнуху и прекратить жрать мясо в среду и пятницу. Я каялась в прежних и будущих грехах, клялась каждое воскресенье ходить на утреннюю службу, читать перед сном молитвослов и прощать должникам своим, которых у меня не было. Я вспоминала сделанные гадости и несделанные добряки и, глядя в глаза походному святителю Николаю, просила его замолвить за меня словечко. Я говорила Николаю: «Николушка, миленький, честное слово, я больше не буду, только скажи Богу, чтоб нормально посадил самолет».
По трапу я спустилась другой личностью. Ясной, чистой и светлой. Как и полагается человеку, избежавшему гибели только чудом. Вернувшись из Мск и еще не перестав быть ангелом, я подтвердила окончательный срок окончательного отлета из города В.: декабрь. Максимум — январь. Но первым же ранним утром раздался звонок в дверь, я посмотрела в глазок и увидела соседку Веру.
— Вера, что ты хочешь? — Я была не очень счастлива визиту. И потому что босиком, а пол у меня в прихожей кафельный, и потому что был мне дурной сон, и вообще я только-только прилетела и не понимала, почему у меня такой прекрасный вид из окон.
Вера ответила совершенно трезвым голосом:
— Лора. Извини. Мне очень нужны грабли. У тебя нету?
Да у меня этих грабель — завались.
Знал бы кто, как я замучилась на них наступать.
Вера разбудила меня, когда мне снилось, будто бы забираю в типографии новые визитные карточки. Шикарная бумага, золотой обрез. И никакого текста — ни имени, ни фамилии, ни города, ни места работы. Только в самом низу микроскопические, едва различимые цифры: «123456». По всей видимости, телефон. И явно не в Мск. Впрочем, и не в городе В. Умывшись, одевшись и выгуляв Банцена, я полетела над.
Был ветер, ветер был на всем белом свете. Пролетая над университетом, с меня слетела шляпа. В знак почтения и признательности я не стала бросаться камнем вниз, пусть летит себе, пусть летит. Вот покатилась она, так похожая на человеческую голову — мою? — по дорожке, по которой я ходила мимо здания юрфака к гуманитарному корпусу, всегда сонная, потому что никогда не высыпалась: синдром пароходства. Вот окна кафедры древнерусской литературы, какой кошмар эта древнерусская литература — хуже «Слова о полку Игореве» была только «Илиада» с ее кораблями и персонажами, увы, так и не ставшими симпатичными, хоть и сделавшимися более знакомыми. Мы рисовали друг у друга в тетрадках голых гермафродитов, за что были изгнаны прямо с экзамена. Потом он уехал из города В., как и все. А потом вдруг нашел меня в Яндексе. И сперва я до невозможности обрадовалась, но очень, очень скоро стала бояться открывать почтовый ящик, потому что всякий раз оттуда мне на башку вываливалось мусорное ведро. Я даже пыталась отодвигаться от монитора как можно дальше, но толку было мало: все равно приходилось стряхивать с себя использованные зубочистки, мокрые раздавленные бычки и газетные свертки с чем-то поганым внутри (я их не разворачивала). Иногда мне за шиворот попадали пустые консервные банки с острыми краями, и я выковыривала их оттуда, потому что неприятно.
Он написал мне: «Как дела?» и рассказал про свои дела за последние 15 лет.
Я написала ему «Привет!!!!» и рассказала про свои дела за последние 15 лет, и что все зашибись, только вот денег нету буквально никогда и сейчас тоже, и это, конечно, портит общий фон.
Он написал: давай я тебе вышлю, я директор, у меня полно бабла, а ты отдашь, как сможешь.
Я написала: давай.
Он написал: вот, я выслал деньги.
Я написала: «Спасибо, я их получила, ты меня прям спас». Это было правдой.
Он написал: «А еще я писатель».
Я написала: «Это замечательно». Тут я наврала: хреновый признак, если кто-то говорит про себя «я писатель» и не ржет при этом, как конь.
Он написал: я тебе вышлю три последних рассказа, прочитай и скажи, как.
Я написала, что ненавижу рецензировать тексты, потому что литература — дело вкуса.
Он написал, что рецензировать не надо, надо просто прочитать и сказать, как.
Я написала: «Ладно».
Он написал, что выслал рассказы.
Я их прочитала и написала, что у меня не открылись файлы.
Он написал, что выслал их мне еще раз в теле письма и действительно выслал их в теле письма.
Я написала, что который про енотов — смешной.
Он написал: «А остальные два, выходит, говно?»
Я написала, что литература — дело вкуса, рассказы хорошие, но мне не очень нравится социальная
