Возвращенье на родину

чуялось мне: Казимир-Кузмич Пепп вел подкоп под меня; понял я: будет день; и — взлетит моя комната; стены — развалятся; бреши и дыры проступят отчетливо; в дыры войдут Казимир-Кузмичи из подземного мира: в естественном, до-человеческом образе — прямо к нам в классы; произойдут кавардаки, в которых ввернется все то, что развернуто миром вокруг: в нас самих; и обратно: таимое — вывернется наизнанку; и распрострется, как мир вкруг меня; оттого-то, —

— чем более уступал мне гонитель латыни, тем яростней он нападал на меня в моих снах; я боялся того, что глядит сквозь него, потому что я знал: то — предстанет воочию; все опрокинется: —

— голова Казимир-Кузмича была странною смесью: в ней были черты откровенного ящера; было в ней что-то от птицы: не то от цыпленка, не то от орленка; соединение птицы и ящера в нем выявляло: дракона; они — Казимир-Кузмичи, — как драконы, роились над снами моими; сквозь сон проступала в драконьих замашках старинная правда: —

— он где-то еще до сих пор жил во мне птеродактилем; я же все силился вспомнить, где именно: —

— до рождения; в первом мгновенье сознания, когда я летел в пустоте: но полету предшествовал: —

— акт решения: переместиться сознанием из дорожденного мира; — в мир марева; и — перейти за черту; черта — Чорт; на пороге рождения в тело Чорт встретил; Чорт — есть образ перехожденья границы: дракон; но границею было мне детское тело; я — помню, что «Я» опустилося в детское тело позднее, чем детское тело явилось на свет; опускаяся в тело, «Я» явственно ужасалося тем — телом; и — мучилось в теле, как в части Дракона; и стало быть: тело — Дракон; Казимир-Кузмич Пепп есть та клеточка тела, в которую облекалось сознание; а «казимир-кузмиченье» (иль — деление Казимир- Кузмичей на огромное множество) просто деление клеточек тканей; мой — рост (в росте дети кричат по ночам), вероятно, что тайны моих отношений с мучителем были лишь образами происшествий, от встречи двух «Я»; одно «я» было выводом атомов тела; пересечением устремлений всех атомов — в клеточки, клеточек — в «Я» коллектива (гимназии, где участники, гимназисты. Директором выбрали: «Казимир-Кузмича»); а другое «Я» было моим, «Я» сознаньем, спустившимся в мир, сотворенный мной некогда; стало быть: ужас, внушаемый этому «Я» Казимир-Кузмичом, был узнанием несовершенства моих помыслений, спрядавших в разгоне времен образ мира; и стало быть: враг или чорт — птеродактиль — был собственно и не образ мучителя, а решение опуститься в мир мысли моей; враг — решение: переместиться сознанием в тело, кишащее клетками. —

— В сне мне все это открылось; но сна я не мог осознать: не понимал, что таинственный Казимир Кузмич Пепп — «Я», искусственно отделенное мною же от «Я» — сознаний духовного мира, как шлак, или накипь; та — накипь сложилась мне в классы гимназии или понятия; под классической жизнью шуршали, как мысли, мои кавардаки, то действия физиологических отправлений моих, или — низшие мысли, отпавшие шлаками; в эти вот шлаки спускалось теперь мое «Я»: их исправить, разрушить; не знал еще марева органической жизни; не понимал я, что органы тела — врата, чрез которые выгнано «Я» из духовного Рая; изгнание — действие «Я», упразднившего сети неверных посылок свершаемой мысли; теперь я занялся работою; стал исправлять происшествия собственных промахов мысли; и этой работою мне нарисован мой образ телесный, —

— да, классы — разрушатся (рушатся классы!) из-под всего обнаружится «Я», принимающее роковое решение ввергнуть свою несвершенную часть в роковую игру, дать почувствовать ей всю «игривость» скитаний по жизни; и после вернуться — к себе самому.

Казимир-Кузмич — рок; встреча с ним — приближение издали рока, а сны — предвкушение страдания; Казимир-Кузмичи ныне вышли из снов и живут вкруг меня, как «шпионы»; и — даже: меня собираются «Казимир-Кузмичи» обвинить в шпионаже; а «сёр», мною виденный, есть единство сознанья шпионов, иль низшее «Я» — страж порога, встречающий нас при попытке вернуться на родину: Рок мой мне вплотную приблизился: —

— Да! —

— принимаю Его!

. . . . .

Все — прошло при моем возвращеньи на родину; к Христиании мчались вагоны из Бергена; мчалось сознанье мое, нисходящее к року: три года назад я здесь мчался: в обратном порядке: от Христиании к Бергену (или — от марева жизни до встречи с собою самим); это «Я» посылало теперь свою низшую часть: пострадать!

. . . . .

Да, три года назад, здесь свершился со мною мой миг, разрывающий все; он раздался, как солнечный мир, осветляющий все; здесь кругом раздавались холмы, поднимаясь в горбы; облетала и веялась под ноги жизнь сухомыслия; высились смыслы мои в непомерный объем раздававшихся истин: до — дальних прозоров о судьбах моих; и — возвысились цели, подъятые к небу — в столетиях времени; Кто-то Знакомый —

— «Я» —

— свыше глядел: в мое сердце; — стояли сплошные гиганты каменьями времени; дальний зубец, как саяющий клык, пробелел над отвесом; и — скрылся другой; и — повсюду над твердыми толщами яснились снежные зубы: в лазури; и я, припадая к себе самому, припадал не к себе самому!

— «Ты — сошел мне из воздуха!»

— «Ты — осветил мне!»

— «Ты — шествие с горы!»

— «Ты — горы!..»

Теперь это «Я» посылало меня: пострадать; я увидел — высокие цели; я жил в непомерных пространствах раздавшихся истин; стоял над отвесными, непреклонными склонами; «Я» — говорило мне:

— «Низойти в эти пропасти!»

— «Освети в себе мрак!»

— «Ты — падение в пропасти!»

— «Ты — сама пропасть!»

. . . . .

Я — несся в обратном порядке; стучали вагоны; на остановках плаксивились: просвистни ветра в горах; не шершавились красными мхами преклоны нагорий, едва зеленясь лазуреющим пролежнем; все занавесилось свыше клочкастыми тучами, через которые красное око железного поезда мчалось в серевшие серости рваных туманов холодного утра; валил сплошной дым; проступали в туманы неясные пасти ущелий; и — пропасти; волокли мое «Я» в глубину прирожденных темнот; упадали удары на жизнь, разрушая рельефы; морщинились суши сознания; —

— передо мной, на диване покорно храпело болезненно тело одесского доктора, точно сухая драконья и мертвая кожа; и я узнавал — Казимир-Кузмича!

— «О мой брат!»

— «Я тебя узнаю!»

— «О, мой зверь!»

— «Я тебя принимаю: терзай мою душу!»

— «Ты — Я»…

. . . . .

Христиания!