Став безобразной, мадам Тигроватко казалась совсем индианкою.
— Ну, а зачем вы меня приплетаете: женщину… Разве нельзя — в другом месте?
Велес с разволнованным, бабьим, с каким-то слюнявым лицом заваракал, как старый фагот, в аллегретто пустившийся хриплым «пьяниссимо»:
— Негде: везде наблюдают… От вас он — на фронт: в запакованном виде… Захватим на улице; и — с ним: сюда… Вы отпустите вашу прислугу, конечно; уедете сами; ключ — нам, чтоб Лебрейль с чемоданом приехала, — с визою, сертификацией, паспортом; место, купе, будет занято; не Булдуков, — ваш Роланд постарается; в «Пелль-Мелле» знают, что может в любую минуту исчезнуть: на фронт… Такова его миссия, данная Фошем: се-крет-ней-шая-я… Больше — негде: везде следит око; а арестовать — невозможно: посольство, английское, тотчас вмешается… Фронт же, — там пули, там газы… Уехать живым ему нужно отсюда… И только отсюда!
Он так посмотрел, что «мадам», закрывая свой нос, из прощелочка пальцев глядела напуганным глазиком.
— Ведать не ведаю…
И — помолчали.
— Что «он»?
— Представляет собой замечательный просто феномен.
И — светски:
— Для дела союзников, — бросился корпусом, — вы предоставите комнату — нам?
Тигроватко ж, спиною к нему, надув губы и носом капризно бодаяся в веер:
— Гамэн… Я не знаю, — зачем это комната вам: еще девочку с улицы мне приведете?
Он — тоже гамэном:
— Француженку вам приведу; с темпераментом; пальцы — стальные; веревку на шее затягивать — может.
«Мадам», сделав вид, что она спохватилась, — на Дверь: громким сестринским голосом:
— Милочка, — скоро?
Кикимора
А капитан Пшевжепанский, оскалясь, кричал в телефон:
— Ездуневич?
— Прекрасно, корнет Ездуневич!
— К кому?
— Где, в котором?
— Дом?
— Шесть?
— Табачихинский?
Из коридорчика, точно из ада, явились: мадам Тигроватко с Велесом; пан Ян, не без юмора, бросивши трубку, руками разъехался:
— Ну, — поздравляйте: увижу сейчас знаменитость.
— Какую?
И щелкнула гнутым листом подоконница.
— Самую, — эту: Коробкина.
Жолоб взвизжал.
Непещевич:
— Скажите!
Мадам Тигроватко:
— Пожалуйста!
И отчего-то все трое, — как лопнут от хохота.
Грохнула крыша.
Мадам приложила свой палец к губам и показывала на гостиную, громко воскликнувши:
— Милочка, — так вы готовы?
В гостиной стояла Леоночка с красным распухлым, надувшимся ртом перепудренного синевато- зеленого и лупоглазого личика; так изменила прическа: на взбитых волосиках, напоминающих шерсть завитого барашка, тропической бабочкой встал желтый бант, отчего вся фигурка, — безбокая, с грудкой- дощечкою, в стареньком, черненьком платьице напоминала б кикимору, если б не шаль —
— ткань сквозная, тигриная (бурые полосы
в желтом); —
— она закрывала покатые плечи и талийку, падая и волочася по полу.
Мадам Тигроватко все это швырнула из шкафа, сажая под зеркало; прочее — дело Параши: завивка, прическа; сама лишь раскрасила губы.
— Ну — едемте… А во сервис…[105]
Тигроватко вошла из передней, ведя Непещевича с
громкими вскриками о Ван-дер-Моорене: друг знаменитостей Франции!
Видели в окнах: и гонит, и воет, обхватом качаясь, чтоб взвиться со всем, что ни есть, на земле; и — качаться со всем, что ни есть, на земле; басом охало где-то; и писком под окнами белые пыли бесились; и вдруг — между басом и писком, — страдающий, громкий, грудной, человеческий голос.
Велес-Непещевич ведет их
Проход в первый зал, отделенный ступенью; шатня и туда, и сюда: шаркотали, шарчили, шатели, бежали в уборные…
В далях — жары: разлетались света из-за хмари — янтарными, красными, голубоватыми пятнами; даже не комната, а человечник, где головы, плечи, и груди, и спины, слипаясь, закрыли и стены, и столики.
Стены — цвет моли; такие ж диваны у стен; полосатые, голубоватые шторы в квадратах оранжевых.
Тут же — эстрада, где над головачащими, лающим, пьющим, жующим кишением — фрак капельмейстера, куцего; вовсе немые смычки тарантят; и метаются локти; один ерундан барабана.
Велес-Непещевич, Леоночка и Тигроватко не шли, — перетискивались, растираясь боками чрез хавки и гавки; их мелкой трусцой обогнал беломордый пиджак, подрожав подбородком; все бросилось пятнами.
Кто-то курносый, затянутый в серую пару, показывал гребни лопаток; и рот разрывая, бросал кружку пива в такие же кружки; и кружкою бился о них; и ходулила дылда вдали; и обсасывал кто-то, вцепившись в коричнево-желтую кость, — эту кость; и какой-то художник, наверное, сивая масть, закачавшися на каблуках, стал икать на мадам Тигроватко; и дама в фуляровой шали, с гранатовой брошкой, голила руками; ей в спину — ерзунчик: стаканом вина:
— Ооо!
— Отстаньте.
Пристулил к компании:
— Ну, тилиснем!
Хитронырый пролаз — тилиснул, сделав вид, что фривольничает перед маленьким сдохликом (видно — со средствами): деятель желто-оранжевой прессы, а глазки — грязцой поедали грудиночку дамскую, — лиф «Фигаро»: черный, белковый: рюмочка! Сине-лиловый букетец фиалок в корсаже; и — шурш желто-
