никогда и за которое не чувствуешь вину. Вот единственный вид насилия, которого я уж точно никогда не боялся.
Этажом выше Бэль сидела взаперти у себя в комнате, укрывшись даже от собственной семьи. Ей запретили играть роль в выпускном спектакле, сегодня ей запретили гулять по городу и веселиться со сверстниками, ей остается только чахнуть с горя и думать о несправедливости этой жертвы. Ей запретили являться на публике — раз так, она исчезнет, и по-настоящему. Она приняла роковое решение.
Уоррен, со своей стороны, был оскорблен тем, что опять и снова расплачивается за то, что делает отец. Приближение увеселительных мероприятий разбудило в нем ребенка, и санкции заставили его еще раз пожалеть о том, что он не взрослый. Его наказали вместе со взрослыми — значит, он имеет право считаться взрослым, что может быть справедливее? Он заперся у себя и на долгие часы засел за монитор и с помощью интернета собрал множество сведений о том будущем, которое он себе готовил. Его план? Вернуть прошлое, переиграть историю заново, осуществить полную революцию, все начать с нуля.
Из них четверых запрет выходить из дому больнее всего задел Магги. Она обещала куче народу, что будет ставить стенды, работать, присматривать за всем и помогать как можно лучше провести праздник, — привнести свою лепту во всеобщее веселье стало бы ей наградой за все. В отчаянии она лежала на диване в гостиной, у телевизора, который не смотрела, уйдя в молчание, полное сомнений. Как она ни отдает всю себя людям, Фред тянет ее назад, он возвращал ее к роли жены мафиозо, хуже того, мафиозо развенчанного, проклятого всеми. Она делает шаг вперед, а Фред заставляет ее отступить на десять шагов назад, и, пока она будет жить с этим дьяволом — какие бы чувства она к нему еще ни питала, — ей никогда не выйти из штопора. Ей надо было безотлагательно поговорить об этом с тем, кто в общем-то хранил ее гораздо лучше, чем собственный муж.
В этот, столь долгожданный, день Шолон-на-Авре сверкал всеми красками. К десяти часам утра в актовый зал пришли родители учеников на школьный праздник, спектакль прошел без единой накладки, доставив удовольствие и маленьким, и взрослым, — полный успех. В 14 часов карусели и аттракционы, готовые развлекать молодежь, приняли первых посетителей на площади Либерасьон. Самая короткая ночь в году, как и полагается, пролетит на всех парах, молодые вообще не лягут спать, а те, кто постарше, заснут прямо на танцах: лето стартует под духовой оркестр.
В шестидесяти километрах от города, на развилке под названием «Мадлен де Нонанкур», остановился микроавтобус марки «фольксваген», чтобы уточнить маршрут. Водитель ругался, оттого что на выезде из Дрё они свернули не туда, и призывал штурмана собраться. Сзади сидели десять мужчин и смертельно скучали, глядя, как за окнами от самого Парижа тянется гораздо менее экзотический пейзаж, чем они ожидали. Трава была зеленая, как и везде, деревья — менее тенистыми, чем нью-йоркские платаны, и небо казалось скучным и грязным в сравнении с небом Майами. Про Нормандию все слыхали — из-за фильмов о войне, не испытывая при этом ни малейшего любопытства ни к самому месту, ни к истории. На самом деле, с тех пор как они приземлились в Руасси, ничто не вызывало их любопытства — ни климат, ни кухня, им было плевать даже на неудобства и пребывание на чужбине, их волновал только один вопрос: как потратить два миллиона долларов после выполнения задания.
Шестеро уже воображали, как отойдут от дел, в свои тридцать-сорок лет они проживали последний рабочий день и отныне могли подарить себе ферму, виллу с бассейном, снять номер в Вегасе на круглый год, — теперь осуществятся все мечты.
Оставшиеся четверо тоже не были равнодушны к награде, мотив у них был другой. В результате показаний Манцони они потеряли брата или отца, и прикончить его стало для них наваждением. Самого яростного звали Мэтт Галлоне, он был внук и прямой наследник Дона Мимино. После процесса прошло шесть лет, но Мэтт посвящал себя исключительно мести за деда. Манцони лишил его царства, будущего титула крестного отца и тем самым — статуса полубога. В каждой минуте жизни Мэтта, в каждом его жесте была смерть Манцони. В смехе друзей, в каждом поцелуе собственных детей была смерть Манцони. Для Мэтта в ней воплотился крестный путь, жажда избавления и надежда возродиться.
— На Руан, — сказал штурман, уткнувшись носом в карту.
Вся операция разрабатывалась в Нью-Йорке Мэттом и главами пяти семейств, которые, по такому случаю, слились в одну. За неимением прямых контактов с Францией, для подготовки прибытия карательного отряда пришлось действовать через Сицилию. Приказы отдавались из Катаньи, где местный руководитель ЛКН обратился к одному из их обществ, расположенных в Париже, в обязанности которого входило переправлять капиталы через Францию, Швейцарию, Италию и Соединенные Штаты. Подготовка приема включала встречу десятки в Руасси, их трансфер и предоставление арсенала, а именно: пятнадцать автоматических пистолетов и десять револьверов, шесть ручных пулеметов, двадцать гранат и один гранатомет. Им предоставили также шофера и англофранцузского переводчика с опытом работы в условиях боевых действий. Дальше дело было за Мэттом и его людьми. Чтобы сохранить сплоченность во время выполнения задания и избежать нездоровой конкуренции, пресловутая награда в двадцать тысяч долларов была разделена на равные части: тот, кто прикончит Джованни Манцони, дополнительно получает только почет. Через несколько часов он станет одновременно и миллионером, и живой легендой. Мир будет восхищаться его поступком, потому что мир презирает раскаявшихся грешников. Что может быть хуже, чем предать брата? Виновному в таком преступлении Данте уготовил последний круг ада. Сегодня, 21 июня, один из них станет избранником и заработает себе место в пантеоне плохих парней. И еще много лет спустя, после его смерти, о нем будут рассказывать в книгах.
Красавица, обреченная на одиночество, — большего несчастья Бэль не могла и вообразить. Как запретить звезде сиять? Как не обращать дар небесный на службу другим? Тайну красоты все труднее было скрывать по мере того, как Бэль становилась женщиной. В конце концов она начинала думать, что красота ее могла сравниться только со средствами, брошенными на то, чтоб запретить ей получать от нее удовольствие. Как будто сам Бог вылепил такое совершенство с единственной целью сокрыть его от своих детей. Такое бессердечие было совершенно в духе Бога: требовать принести в жертву самое дорогое из того, что имеешь. Создать искушение и тут же, не останавливаясь, — грех. Прощать худших, казнить лучших. Бэль чувствовала, что страдает от Его тайного промысла и не понимает, к чему Он ведет.
Сидя на полу своей комнаты, прижав платок к глазам, она вспоминала всех этих подлиз, которые неиссякаемым потоком шли через их дом в Ньюарке, просили отца оказать милость, помочь родственнику или запугать конкурента. Смешней всего, что Бэль Манцони, его собственная дочь, никогда не просила его мизинцем пошевельнуть. Дали бы ей спокойно идти своей дорогой, и она бы достигла любых вершин. А теперь, сколько ни плачь, всех слез не хватит, чтобы заклясть эту горькую долю весталки. Лучше уж сразу смириться с уделом девственницы, замурованной заживо. И впервые в жизни она стала клясть отца и мать за то, что они родили дочь преступника.
Ну, все, хватит! — взбунтовалась она, вытирая распухшее от слез лицо; к чему брать на себя обет, который она не станет соблюдать? Самый изящный и, в конечном итоге, самый разумный выход — покончить со всем, и как можно скорее. Она бросилась к окну, выходящему в сад, посмотрела вниз и поняла, что, если спрыгнет с крыши, останется в живых, но будет калекой. Покончить — да, но наверняка, с размахом, пригласить как можно больше зрителей на жертвоприношение собственной жизни, получить, наконец, публику, которая уже не забудет, как выглядела девочка, ступившая в воздушную бездну, чтобы покончить с собой.
По зрелом размышлении она выбрала идеальный день для смерти: первый день лета, — весь город будет у ее ног на площади Либерасьон, что за реванш! Показаться на вершине башенки церкви и броситься в пустоту. Полет ангела. Ее раздробленное тело найдут у портала, несколько капель крови стекут изо рта и застынут на белоснежном платье, — изумительная картина. А кстати, почему церковь? К чему мешать сюда Бога? Что Он сделал, чтобы заслужить такой жертвы? Умереть в Его доме — значит, оказать Ему слишком много чести. Впрочем, Бога нет, приходится признать очевидное. Или же, Сам став жертвой закона Петера, Он достиг своего порога неполноценности относительно судьбы Бэль. Она закрыла глаза, мысленно представив себе площадь Либерасьон и окружающие ее здания, но ничто не казалось ей достаточно высоким. Разве что… колесо обозрения?
Конечно, большое колесо! Вот он, ее
