гор, означает чисто флорентийский прием, а в техническом смысле некоторый шаг дальше по сравнению с сиенским мастером. Неприятно поражает здесь лишь соседство двух 'враждебных' декоративных систем: весь низ фрески выдержан в 'плоском', чисто ковровом стиле, условная же эта ковровость неожиданно переходит вверху в иллюзорный реализм, в 'пространственность'.
Совершенно иной дух исполняет цикл пизанского кампосанто со знаменитым эпизодом в левой его части: встречи живых с мертвецами. Сюжеты этих композиций, начинающихся с жизни отшельников и кончающихся ужасами адских пыток, очевидно, были также продиктованы каким-либо монахом- доктринером. Но самые темы были более общечеловеческого характера, и художник не только послушно изобразил то, что ему говорил теолог, но и вложил в эти изображения всю свою душу, всю силу личных дум и переживаний. Это самая яркая картина жизни треченто. Здесь мы встречаемся с каким-то даже воплем времени, - воплем, вызванным той страшной коллизией разнородных мировоззрений: религиозно- церковных, с одной стороны, житейско-светских - с другой. В XIV веке человек научился уже снова любить жизнь со всеми ее сладкими соблазнами. Ему стало больно покидать греховную землю с ее утехами. Но в душе продолжал жить панический ужас перед загробными карами, и страшнее их еще была сама разлучница смерть, ожидающий каждого позор тления. Что громче говорит в этой фреске: порыв ли к небу или ужас смерти? Пожалуй, громче всего говорит любовь к жизни и горе, что жизнь с ее радостями должна прекратиться.
Радость жизни, знание жизни сказалось и во всем исполнении пизанских фресок. Они - единственное в своем роде собрание сведений о нравах того времени, о манерах, о костюмах. И в то же время страшные и привлекательные сцены разыгрываются среди декораций, которые, видимо, навеяны личными впечатлениями художника. Опять мы видим здесь рядом с грудой покойников тот же таинственный уютный сад[96], как на фреске в Испанской капелле; мы видим на фоне неба (которое, точно птицами, испещрено ангелами и демонами) высокие отвесные скалы; мы видим дорогу, которая ведет к тихой обители пустынника. Наконец, в стороне от центральной композиции Страшного Суда и Ада развертываются пред нами в целом ряде эпизодов, объединенных одним скалистым пейзажем, занятия анахоретов, спасающих свои души среди камней Фиваиды[97]. Всюду в этих фресках рассыпано много этюдов с натуры, то в виде характерных лиц, то в изображении разнообразных животных. Птицы, лани и лошади предвещают уже пытливое искусство Пизанелло, отец которого (уместно вспомнить об этом) был родом из Пизы.
Франческо да Вольтерра
В том же Кампо-Санто мы находим целый ряд фресок треченто, менее значительных, нежели разобранная группа, но все же интересных. Ближе всего по своему реализму и по страстности всей концепции стоит серия фресок Франческо да Вольтерра (1371 г.), изображающая историю Иова. Сейчас же в первой сцене под ногами Господа, беседующего с Дьяволом, расстилается один из лучших пейзажей XIV века: дальний вид на море и острова, отлично передающий представление о 'вселенной'. Над морем нависли тяжелые облака, и все замерло в зловещей тишине. Пейзаж этот стоит особняком: даль передана в нем почти с полным совершенством. Тем более странно видеть тут же рядом обычные для времени неправдоподобные нагромождения скал, из которых, как из-за кулис, пролезают фигуры, выдержанные в совершенно произвольных пропорциях. Но и в этих дальнейших отделениях фресок Франческо, рисующих бедствия, погубившие семью и достояние Иова, мы найдем много пытливого интереса к жизни, много наблюдательности. Особенно хороши фигуры животных[98].
Предполагаемый автор фресок Испанской капеллы, Андреа да Фиренце, представляется менее сильным художником в своей пизанской стенописи. В Пизе он изобразил (1377 г.) житие св. Райнера. Наклонность, которую Андреа проявил уже во фресках Испанской капеллы к фасовым плоским построениям, к 'ковровому' стилю, доведена здесь до крайности, до удручающей схематичности. Мы видим и здесь корабль, плывущий по волнам, всевозможные здания; но теснота композиции, полное отсутствие воздуха, сухая техника, архитектурные части, заимствованные, быть может, у декораций мистерии - все это сообщает фрескам, для их времени, уже 'отсталый' характер. Не доказывает ли именно недостаточность пейзажа в пизанских фресках, что они написаны другой рукой, нежели картины Испанской капеллы, или, иначе говоря, что последние не писаны Андреа да Фиренце?
Продолжение той же легенды о св. Райнере иллюстрировал на стенах Кампо-Санто (1385-1386 гг.) один из замечательнейших художников своего времени, венецианец, переселившийся в Тоскану, Антонио. Весь характер его композиций такой же 'флорентийский', как и характер остальных фресок, но краски выдают необычайную для флорентийцев тонкость колористического чувства. Вазари выставляет Антонио как художника, не нашедшего подобающей оценки у себя на родине, и сообщает, что впоследствии мастер отдался изучению медицины и умер, ухаживая за чумными. У Антонио Венециано мы замечаем первые попытки более мягкой лепки предметов и наклонность к сложным декорациям, которым он умеет придать, благодаря разнообразным перспективным поворотам, правдоподобную живописность. Красивы его нагромождения зданий за стенами города, и с пониманием грандиозного эпического стиля включен им в композицию точно нарисованный с натуры корабль, несущийся на всех парусах к порту.
V -- Первые пейзажи
Флорентийские новеллисты
В самой Флоренции XIV век завершился творчеством двух художников, очень между собой схожих по духу: Аньоло Гадди (сына Таддео) и Спинелло из Ареццо (Аретино). Оба были достойными современниками славной плеяды флорентийских 'новеллистов' второй половины треченто. Заботы их склонялись к тому, чтобы 'занять' зрителей - рассказать как можно большие и как можно яснее. В отдельном художественном отношении их искусство представляет известный упадок, и совершенно справедливо считают Мазаччо и Фра Беато спасителями флорентийской живописи, имея в виду именно этих поздних джоттистов, 'разменявших' искусство своего грандиозного предка. Но если произведения их были занятны для своего времени, то они остаются занятными и для нас, а момент занятности играет не последнюю роль в развитии дальнейшей живописи. Во имя занятности художники обращались к жизни во всех ее проявлениях и старались передавать ее с наибольшей убедительностью. Художественная душа какого-нибудь Аньоло не более глубока и значительна, нежели 'художественные души' живописцев-анекдотистов XVIII и XIX веков, но точно так же, как последние подготовили чудесный расцвет реализма в творчестве Милле, Курбе и Мане, так точно и Аньоло предвещает появление таких представителей реализма в кватроченто, как оба Поллайуоло, Беноццо и Гирландайо.
Шедевром Аньоло является легенда Животворящего Креста, эпизодами которой он покрыл стены капеллы главного алтаря во флорентийской церкви Санта-Кроче, - труд, оконченный им уже в старости, в 1394 г.[99] Эта легенда, становящаяся с этого времени одной из любимых тем францисканских церквей, полна сложных эпизодов, дающих возможность художнику дать
