— Гаудан, мне нужно с вами поговорить. Что-то в его тоне заставило Гордона остановиться.
— Я слышал в “Последних новостях” ваше со Шриффером сообщение — один из моих студентов позвонил мне, чтобы я тоже полюбовался. — Кэрроуэй убрал руки за спину, и это придало ему какой-то судейский вид.
— М-да.., пожалуй, я думаю, что Сол там малость перестарался.
— Рад это слышать. — Тон Кэрроуэя сделался игривым. — Я тоже считаю, что Сол чересчур разошелся по этому поводу. — Он посмотрел на Гордона, как бы требуя подтверждения своих слов.
— Похоже.
— Я не мог представить себе ничего более невероятного. Он говорил про эксперимент с ядерным резонансом? Очень странный способ связи.
— Сол полагает, что часть этого сообщения представляет собой астрономические координаты. Вспомните, когда я пришел к вам…
— Значит, это и есть основа? Всего лишь какие-то координаты?
— Но он сумел расшифровать эти импульсы таким образом, что получил изображение, — почти извиняющимся тоном сказал Гордон.
— Ах так. А по мне это смахивало на детские каракули.
— Нет, там есть определенная структура. Что же касается содержания, то мы не…
— Я думаю, вам следует быть осторожнее с этим делом, Гаудан. Поймите, кое-что из того, что делает Шриффер, мне нравится. Однако я и все остальные в астрономической общине считаем, что он здорово переборщил с этой радиосвязью. А теперь еще и обнаружил послания в экспериментах по ядерному резонансу. Я полагаю, Шриффер перешел все границы. — Бернард серьезно покивал в подтверждение своих слов и стал разглядывать свои ботинки. У него был такой суровый вид, что ему не стоило противоречить, по крайней мере открыто. Свой избыточный вес он нес с такой агрессивной энергией, что, казалось, сметет с пути любого, кто посмеет сделать ему замечание. Малорослый, с бочкообразной грудью; когда он выдыхал и расслаблялся, она оказывалась не чем иным, как брюшком, которое он решительно выставлял вперед. Теперь же, отметил про себя Гордон, оно осело. Бернард просто забыл о нем, сконцентрировав свое внимание на грехах Шриффера. Его пиджак раздулся так, что деревянные застежки натянулись. Гордону даже показалось, что ремень брюк заскрипел под возросшим давлением.
— Это вредит всей игре, знаете ли, — резко проговорил Бернард, глядя вверх. — Именно вредит.
— Я думаю, пока мы не докопаемся до истины…
— Истина в том, что Шриффер ловко обвел вас и заставил присоединиться к нему, Гаудан. Я уверен, это была не ваша идея. Мне жаль, что нашему факультету придется заниматься этим. На вашем месте я бы заставил его расплатиться.
Дав совет, Бернард важно кивнул и ушел.
Когда Гордон вошел в лабораторию, Купер поднял глаза и сказал:
— Доброе утро, как дела?
Гордон с горечью подумал, что, задавая стандартный вопрос “как дела?”, люди на самом деле совершенно тобой не интересуются.
— Что-то я не в себе, — пробормотал он. Купер удивленно поднял брови.
— Смотрели вечером новости по телевизору? — спросил Гордон.
— Да, — ответил Купер, поджав губы с таким видом, словно и так наговорил лишнего.
— Я не хотел, чтобы все так получилось. Шриффер просто подхватил мяч и побежал с ним.
— Что ж, может быть, он что-то выиграл.
— Вы так думаете?
— Нет, — признался Купер. Он принялся регулировать настройку осциллоскопа, явно давая понять, что вопрос исчерпан. Гордон даже не подумал пробивать броню его чисто гойской бездумной жизнерадостности, которая умело пряталась под плащом равнодушия.
— Есть новые данные? — Гордон засунул руки в карманы и стал прохаживаться по лаборатории, осматривая оборудование. Здесь по крайней мере он знал, что происходит и что имеет значение. Мысли о работе успокаивали его и приносили удовлетворение.
— Я получил несколько удачных резонансных линий и продолжаю выполнять те измерения, о которых мы договорились.
— Э.., хорошо. “Ишь ты! Я делаю только то, о чем мы договорились. Вам не удастся поймать меня с неожиданными результатами. Ничего не выйдет!"
Гордон еще немного походил по лаборатории, проверяя приборы. Из дьюара время от времени вылетали клубы холодных паров азота, трансформаторы гудели, насосы неторопливо постукивали. Гордон внимательно просмотрел лабораторную тетрадь Купера, выискивая возможные ошибки. Он выписал по памяти простые теоретические выражения, которым должны были соответствовать результаты измерений Купера. Результаты получались близкими к теоретическим данным. Рядом с аккуратными записями Купера каракули Гордона казались ненужным вмешательством в стройную безупречность разграфленных страниц. Купер писал шариковой ручкой, а Гордон даже для ориентировочных расчетов, таких, которые он выполнял здесь, пользовался паркеровской перьевой ручкой. Он предпочитал изящное скольжение пера и внезапное прекращение письма, а также тот оттенок значительности, который придавали тексту широкие синие линии. Одна из причин того, что он поменял белые рубашки на синие, состояла в обреченной на неудачу надежде скрыть таким образом чернильные пятна на нагрудных карманах.
Подобная работа — беззаботное продолжение текущего эксперимента, записи в лабораторной тетради — действовала на него успокаивающе. На какое-то мгновение он снова оказался в Колумбийском университете — сын Израиля, верный делу Ньютона. Но потом проверил последние записи Купера, и это мгновение прошло. Ему нечего было здесь делать и пришлось снова окунуться в действительность.
— Вы подготовили выводы для кандидатского экзамена, о которых я вас просил? — обратился он к Куперу.
— О да. Я почти все сделал. Завтра принесу.
— Хорошо, хорошо. — Гордон оставался на месте, ему очень не хотелось уходить из лаборатории. — Скажите, вы ничего не получали, кроме обычных резонансных кривых? Никаких там?..
— Посланий? — Купер чуть улыбнулся. — Нет. Гордон кивнул, рассеянно оглянулся и ушел.
Однако вместо того чтобы вернуться в свой кабинет, он сделал крюк и пошел в физическую библиотеку. Она находилась на первом этаже корпуса “В”, и все здесь казалось временным. Впрочем, в Калифорнийском университете Ла-Ойи все выглядело примерно так в отличие от вызывающих священный трепет коридоров Колумбийского. Ходили слухи, что вскоре даже название университетского кампуса будет изменено. Ла-Ойю собирались присоединить к беспорядочным нагромождениям Сан-Диего. Муниципалитет считал, что это сэкономит противопожарную защиту и сократит затраты на содержание полиции. Однако Гордону “казалось, что это будет еще одним шагом ко всеобщему нивелированию и лос-анджелизации всего того, что так приятно отличало Ла-Ойю от других городов. Итак, Калифорнийский университет Ла-Ойи превратится в Калифорнийский университет Сан-Диего, утратив при этом нечто большее, чем название.
Минут сорок он просматривал свежие журналы по физике, затем ознакомился с некоторыми ссылками, касающимися отложенной Им до лучших времен идеи о горелке с обратным пламенем. Так как больше здесь делать было нечего, а до ленча оставалось около часа, Гордон неохотно пошел в свой кабинет. Он не стал заходить на третий этаж за почтой, а двинулся между корпусами физической и химической лабораторий под соединяющим их мостом — нелепейшим воплощением мечты архитектора. Красивая конструкция из шестиугольников притягивала глаз — он это признавал. И одновременно создавалось неприятное впечатление подмостков для какого-то прохода, проделанного гигантским насекомым, как бы наметкой конструктивного решения для будущего осиного гнезда.
Он не удивился, обнаружив, что дверь его кабинета открыта — обычно сам он ее не закрывал. Гордон даже считал, что гуманитарии отличаются от представителей точных наук еще и тем, что они обычно закрывали двери, как бы отваживая случайных посетителей. Он подумал, нет ли в этом глубокого психологического смысла; а может быть, гуманитарии просто старались не высовываться во время пребывания в университетском городке? Создавалось впечатление, что они в основном работают дома.
Спиной к двери, рассматривая через окно подмостки для “осиного гнезда”, стоял Исаак Лакин.
— Гордон, — пробормотал он, — я вас искал.
