чуть было не разорвалось сердце: сидя на кровати, молодая женщина держала в объятиях девочку и губами ласкала белокурые пряди, а по лицу ее тем временем безмолвно текли слезы. Эта сцена немого отчаяния была такой душераздирающей, что Лаура упала подле них на колени, тщетно ища слова утешения… Не найдя их, она обхватила обеих руками. И тогда Мария-Терезия чуть слышно прошептала:
— Лаура, у меня хотят ее отнять… а она — все, что у меня осталось. Но почему? Почему?
— Чтобы вы обе остались живы, — в отчаянии проговорила Лаура. — Те, кто сюда приехал, думают только о вашем благе… Считайте, что это всего лишь неприятная полоса в вашей жизни, которая пройдет… Я буду заботиться об Элизабет, и вы же знаете, что я на все пойду, лишь бы вернуть ее вам.
Как могла, Лаура объяснила ей план барона, Руже де Лиля и голландца.
— Но я же не знаю этого человека! И вы хотите, чтобы я ехала с ним?
— Я знаю его! И поеду с вами, — вмешался Шарр, помогавший Яковии защелкнуть непослушный замок на сумке. — Это необыкновенный человек, а я от всего сердца буду служить вам обоим. Скорее, мадам, умоляю!
— Еще минуту! О господи, да неужели такова судьба женщин моего рода, чтобы у них все время отбирали детей! А матушка? О, как она была самоотверженна…
— И ведь она имела основания опасаться, что никогда больше не увидит сына, — тихонько прошептала Лаура. — Спасением души клянусь, что вы еще встретитесь с Элизабет! Где бы вы ни были, я сумею привезти ее к вам… Но сейчас велите Яковии забрать ее!
Мария-Терезия разжала наконец руки и поцеловала дочь в последний раз.
— Я верю вам, друг мой! Ваши слова помогут мне выжить…
Внезапно успокоившись, она передала полусонную девочку, не понимавшую, что происходит, в нежные руки Яковии, и та унесла ее, завернутую в одеяло, а Лаура стала помогать принцессе одеваться. Вернее, она просто одевала ее: та бессловесно подчинялась, машинально двигаясь. Казалось, она находилась в глубоком оцепенении. Из глаз ее все еще текли слезы.
Тяжело опираясь на руку Лауры, она спустилась по лестнице, но перед тем, как войти в Рыцарский зал, отстранилась и сама, с гордой, прямой спиной, пошла навстречу тому, кто отныне будет владеть ее судьбой.
Увидев, как она приближается, мертвенно-бледная, но удивительно красивая в длинном голубом плаще, с волосами, забранными назад под сборчатым капюшоном и перетянутыми такой же голубой шелковой лентой, Ван дер Вальк даже вскрикнул, и в этом вскрике сочувствие смешалось с искренним восхищением. Он протянул было руки к этому призрачному видению, но тут же уронил их. Граф направился к ней, будто привороженный ее пристальным взглядом, и, вместо поклона, пал на одно колено:
— Возьмете ли меня, мадам, в защитники? Я бы служил вам и был бы верным спутником в пути. С этого мгновения я дарю вам свою жизнь…
— Так ли вы несчастны, месье, что готовы согласиться связать свою судьбу с женщиной без имени, без прошлого и без будущего?
— Согласиться — неверно сказано, мадам. Я прошу у вас огромной милости…
Она посмотрела на него еще более пристально и, когда он умолк, слегка улыбнулась, протягивая руку, которую он с почтением поцеловал.
— Ну что ж, готова следовать за вами.
Мария-Терезия попрощалась со всеми, кто оставался, поблагодарила барона Альфонса за гостеприимство и поцеловала Лауру, уже не сдерживавшую слез.
— А вам я говорю всего лишь «до свидания»! — на ухо прошептала ей она. — Молитесь за меня, а я буду молиться за вас… и не оставьте ее!
Ван дер Вальк повел ее к карете, на козлы забрался Филипп Шарр и одной рукой взялся за поводья четверки лошадей. Граф помог принцессе сесть в экипаж, укутал ее ноги меховым покрывалом и, попросив разрешения, сел рядом. С ними поехал и Руже де Лиль, чтобы помочь проскочить французские посты, которые, от Базеля до озера в Констанце, контролировали все берега Рейна, составляющими природную границу с германскими странами.
Последний взгляд, последний взмах руки, и тяжелый экипаж с потушенными фонарями покатил вниз, к стенам Хейдега, а потом, через виноградники, — к берегам озера и в сторону Ленцбурга.
За исчезновением Ее Высочества настал черед исчезнуть и Софии Ботта. Паспорта были выписаны на имя графа Луи Вавель де Версэ, путешествующего в сопровождении своей молодой супруги Софии. Чтобы получше обезопасить Марию-Терезию, голландский дипломат даже отказался от собственного имени, взяв другое, хотя и не совсем вымышленное, поскольку оно принадлежало угасшей французской ветви его рода.
Четверть часа спустя Лаура в кабриолете барона тоже покидала старый замок, так гостеприимно распахнувший двери перед юной принцессой, согнувшейся под грузом несчастий. Жуан и Бина пока оставались здесь. Бретонец очень разгневался, когда ему не разрешили следовать за Лаурой, однако достаточно было адресовать ему всего нескольких строгих и серьезных слов, чтобы заставить его раскаяться: Лаура напомнила ему о долге.
— Сейчас не время обсуждать ваше участие в драме, которую мы переживаем. Как только минует опасность, вы возьмете экипаж, в котором мы сюда приехали, и отвезете Жозефа, Бину и Элизабет в Базель, где я буду ожидать вас в отеле «Соваж». Понятно вам?
— Простите меня. Я правда сначала не понял…
Закутавшись в меховую накидку, откинув голову на подушки легкого экипажа, Лаура наблюдала, как проплывают мимо мирные пейзажи долины, где с холма на холм тянулась череда вспаханных полей, виноградников и лесов, а кое-где виднелись и старые замки. Все здесь дышало миром, однако примерно в полулье от Гельфингена из-за поворота показалась группа всадников. Довольно многочисленный отряд: дюжина мужчин в цивильном платье и столько же военных.
Они перегородили дорогу, и кабриолет был вынужден остановиться. Командир, а этот офицер был французом, подскакал к дверце и, потребовав документы, строго спросил барона, что он делает ночью на дороге.
— Даже не собираюсь показывать вам никаких документов, я здесь у себя дома, на своих землях, или почти на своих. Я барон Пфайфер фон Хейдег, государственный секретарь генералитета Люцерна.
Он нагнулся к свету левого фонаря, и офицер попятился, снимая шляпу, хотя и очень неохотно.
— Прошу простить, господин барон, но мы как раз ехали к вам.
— Зачем же, позвольте вас спросить?
— Чтобы избавить вас от больной. У вас гостит бедная девушка по имени… Грета Мюллер. Она сбежала из сумасшедшего дома в Линце.
— У меня в доме нет никаких сумасшедших, и я ничего не понял из вашего рассказа. Что все это значит?
Офицер указал на черный экипаж, откуда вальяжно сходил почти квадратный мужчина, закутанный в плащ с тройным воротом и в нахлобученной на голову шляпе:
— Это доктор Эйхорн, который лечил эту несчастную, он попросил нас помочь ему вернуть ее обратно в лечебницу. Но кто эта женщина рядом с вами?
— Мог бы ответить, что вас это не касается. Ну, ладно уж, смилуюсь, поскольку спешу: эта дама — единственная, кто когда-либо жил в Хейдеге, французская эмигрантка, графиня де Лодрен, и ко всему прочему большой друг моей матери. Я приезжал ночью именно за ней, поскольку моя мать очень больна и послала за подругой. Так что мы торопимся, и прошу вас освободить мне путь!
Венский доктор, подходя, услышал последние слова:
— Этого объяснения мне недостаточно! Женщина, разыскиваемая мной, представляет опасность: она воображает себя французской принцессой и впадает в бешенство, как только ей внушают обратное. У меня есть приказ отыскать ее.
— Приказ от кого?
— Лично от австрийского канцлера.
— С каких это пор приказы австрийцев приобрели в Швейцарии законную силу? Времена Вильгельма Телля[82] миновали, кроме того, нас оккупировали французы, а отношения у них с вашей страной натянутые. Так что возвращайтесь-ка лучше обратно: в Хейдеге нет и
