стороне улицы, оно находится всего в нескольких шагах. Будьте в условленном месте ровно в четыре часа и запаситесь заранее букетом роз».
Послание вовсе не было анонимным. Оно было подписано коротко и ясно: «Ш.М. Талейран», и это усугубляло странность происходящего. Не было ничего необыкновенного в том, что бывший министр захотел встретиться с ней, поскольку, судя по всему, он взял на себя обязанность наставлять ее, но почему бы попросту не принять ее у себя в доме? Но задавать вопросы Лауре не было позволено. Ей назначали свидание, и она туда направлялась, вот и все. Наверное, у него на это были какие-то свои причины…
Как и было сказано в записке, кладбищенская калитка была не заперта, а просто притворена и, стоило ее толкнуть, легко поддалась. Лаура вошла, и глазам ее предстала удивительная картина. В полосе земли, вытянувшейся между улицей Анжу и Большой сточной канавой, от кладбища осталось только название. Правда, вдоль стены еще виднелись несколько железных и каменных, изъеденных временем крестов и повсюду в ужасном беспорядке были разбросаны какие-то кочки, густо заросшие уже пожелтевшей осенней сорной травой. Но самым удивительным было то, что по этому пространству бродило несколько человек. Опустив головы, они пристально вглядывались в траву под ногами, словно силились отыскать какой-то знак, который указал бы им, где похоронен дорогой им человек, — так хотелось им возложить на могилку принесенные цветы.
И ведь именно здесь хоронили тех, кого лишала жизни гильотина с площади Революции с 26 августа 1927 года и до 27 марта 1794 года. Среди них были и король Людовик XVI, и королева Мария- Антуанетта.
Лаура стояла в нерешительности на пороге этой братской могилы, сжимая в руках свой букетик роз: кроваво-красное пятно на коричневом бархате длинного, подбитого мехом плаща. Неподалеку от нее беседовали двое мужчин. Увидев ее, один из них направился к молодой женщине: это был очень высокий мужчина, который немного хромал, но спину держал ровно. Казалось, что трость, на которую он опирался, помогала его фигуре стать еще более стройной. Кто еще мог так дерзко держать голову! И какую! Идеальной формы, обрамленная завитыми и напудренными волосами, с бледным, резко и тонко очерченным лицом. Значительность этому лицу придавали волевой подбородок, чувственный рот, изогнутый в презрительной усмешке, высокие выступающие скулы и светлые, сапфирового цвета глаза, полускрытые за густыми ресницами. Внешность его создавала ощущение редкой природной утонченности и вызывала одновременно потрясение и восхищение (особенно женской части общества), несмотря на увечную ногу.
— Я полагаю, вы мадам де Лодрен? — произнес густой чувственный бас, от которого у Лауры побежали мурашки по коже. Ах, как она была восприимчива к подобному тембру голоса, особенно такому соблазнительному… — Не пройдетесь ли со мной?
Он предложил ей руку, и они ступили на едва заметную тропинку, которая, петляя, огибала территорию заброшенного кладбища. Господин заговорил с Лаурой так любезно, как будто они сидели у него в гостиной:
— Хочу поблагодарить вас за то, что пришли в это скорбное место, но тем самым оно обеспечивает нам относительный покой и безопасность. Это кладбище закрыто для публики, но дважды в год, с помощью нескольких золотых монет, можно добиться того, чтобы калитка осталась незапертой. Владелец кладбища, некто Исаак Жако, получает таким образом дополнительную прибыль. Сегодня как раз один из таких дней, 16 октября.
— Это день казни королевы, — прошептала вдруг потрясенная Лаура. — А второй день придется на 21 января?
— У вас великолепная память… Ну вот, — добавил он, указывая на заросший колючим кустарником, едва различимый холмик, — можете положить сюда цветы. Здесь покоится королева… разве что вы предпочтете положить их на могилу короля… Он похоронен у стены.
— Лучше на могилу короля, — проговорила она, не глядя на него. — Хотя разумнее будет разделить букет на две части…
Лаура вынула из букета три розы и опустилась на колени у места, указанного ее спутником. Опустив голову, она читала молитву.
— Вы любили Людовика XVI? — прошептал Талейран, стоя позади нее. — Удивительно…
— Я знаю, многие были очарованы королевой. Но он был так добр…
Больше она не произнесла ни слова, боясь оказаться во власти воспоминаний, о которых тщилась забыть: о своем замужестве в Версале, когда король, почти единственный из всего двора, выказал внимание и любезность девушке не очень знатного бретонского рода, приехавшей из провинции на свадьбу с одним из самых видных придворных, носившим к тому же громкое бретонское имя.
Положив цветы и помолившись, она поднялась с колен и обернулась к Талейрану:
— Не скажете ли мне теперь, месье, с какой целью вы пригласили меня сюда?
Тон был любезным, но твердым, а в глазах Лауры пробежал холодок. Инстинкт подсказывал ей, что этот сорокалетний человек, обладавший бесспорно тонкой интуицией, глубоким умом, внутренней силой, способной возвести его на недосягаемые вершины, именно в силу этих же достоинств вполне мог представлять собой опасность — так под гладким, голубым и невинным покровом воды скрываются глубокие омуты. Он не ответил сразу, а окинул ее довольно бесцеремонным оценивающим взглядом, который смягчил улыбкой.
— Если бы на вашем месте была другая, я бы сказал: с целью встретиться с красивой женщиной, об очаровании которой я давно наслышан…
— Ну так что вы скажете мне? — настаивала она, уже не скрывая нетерпения.
— Что мне нужно было увидеть, что вы собой представляете, а?
Он часто употреблял в своей речи это междометие, чтобы, с одной стороны, сбить собеседника с толку, а с другой — выиграть время на размышление. Но, поскольку Лаура по-прежнему хмурила брови, все-таки объяснил:
— Вам доверена государственная тайна, а значит, вы смертны. И мне кажется, что для смертницы вы держитесь неплохо…
— А должна была бы раскиснуть?
— Вы прожили четыре года взаперти в старом швейцарском замке рядом с несчастной, на чью голову свалилось столько ударов судьбы. Бедное создание, ведь у нее ничего не осталось…
— Позвольте с вами не согласиться! Эта «несчастная» — принцесса, и какими бы эпитетами вы ее ни наградили, они ничего не изменят, и в ее жилах по-прежнему будет течь королевская кровь. Вышло так, что я полюбила это «бедное создание», у которого действительно все отняли. Сначала другие, потом вы сами, вырвав у нее ребенка, благодаря которому она наконец ожила…
— Ах, так вот как представляется вам вся эта история? А я надеялся хоть на каплю благодарности. Если бы не я, ее бы уже давно заперли в венском сумасшедшем доме, в палате для буйных, и, возможно, она бы уже была в смирительной рубашке! Мне представляется, что я принес гораздо больше пользы…
— Это еще надо доказать. Кто такой этот Леонард Ван дер Вальк, которому мне пришлось ее доверить? Внешне он похож на настоящего дворянина, но я по опыту знаю, что внешность бывает обманчива и под благородным ликом может скрываться мерзавец.
— Он во всех отношениях замечательный человек и, кстати, даже как будто не из нашей эпохи… этакий «боевой меч», выкованный на огне страданий. У него в сердце такая рана, что любой другой, не столь сильный духом, подумывал бы о самоубийстве, чтобы освободиться от нечеловеческих мук. А он предпочел и свое имя, и состояние, а ведь он очень богат, принести в жертву борьбе за спасение несчастных. Добавлю, что он был знаком с королевским семейством еще до революции, а потом, переодетый, сумел увидеться с Ее Высочеством в Тампле. Так что, по моему мнению, лучшего претендента для защиты дамы, на долю которой выпало такое количество бед, и не найти. И перестаньте тревожиться из-за своей принцессы: она в самых лучших руках. Лучше расскажите мне о девочке! Она с вами?
— Она со мной, и если бы я не мучилась угрызениями совести из-за того, что она не может видеть свою мать, то могла бы сказать, что счастлива видеть ее подле себя. Но я все-таки не понимаю: зачем нужно было их разлучать?
— Потому что, будь они вместе, их бы довольно быстро нашли и, скорее всего, убили. Вы, полагаю, повезете ребенка в Бретань?
