на старшую сестру. – А у них один Пеглен в голове...
– Надо будет к нему приглядеться! – заявила Мадемуазель со смехом. – А вот и королевы! Пора занимать места, дорогая, – обратилась она к Сильви.
В следующее мгновение до слуха Сильви долетел чистый голосок ее дочери:
– Почему вы больше нас не навещаете, господин герцог? Розы Конфлана сохранили свою прелесть!
«Порой собственные дети становятся тяжелой ношей!» – пронеслось в голове у Сильви. Не оставляя Франсуа времени на ответ, она сказала взволнованно:
– Тебе пора обучаться правилам этикета, Мари! К герцогу обращаются «монсеньор». К тому же принцам крови нельзя задавать бесцеремонные вопросы.
– О, я нисколько не сомневаюсь, что... монсеньор на меня не сердится.
– Ничуть, напротив! – подхватил Бофор, пытаясь встретиться с Сильви взглядом. Но та не поддавалась. – Впрочем, предложение должно исходить от хозяйки дома.
– Что вы, матушка будет очень рада...
– Довольно разговоров, Мари! – оборвала Сильви дочь. – Как только их величества усядутся, начнется спектакль.
Королевы заняли свои кресла, Людовик XIV остался стоять, небрежно опершись о спинку кардинальского кресла. Такая поза не только не сковывала его движения, но и позволяла переглядываться с прелестной графиней де Суассон – Олимпией Манчини, бывшей до женитьбы его любовницей, к которой он снова благоволил. Считалось, что они возобновили прежние отношения. Чтобы утвердиться в этом мнении, достаточно было увидеть беспокойное выражение лица и испуганный взгляд молодой королевы, который она не сводила с мужа на протяжении спектакля. Это по крайней мере как-то ее занимало, поскольку она не понимала ни единого словечка актеров и была вынуждена полагаться на объяснения тещи.
Оба представления завершились восторженными аплодисментами. После опускания занавеса автор вышел к публике, чтобы выслушать похвалы короля и кардинала, от каждого из которых он получал пенсию в три тысячи ливров. Затем Людовик XIV поздравил своего брата с прекрасными актерами, хотя и у него актеры не хуже – труппа «Отель де Бургонь».
– Зависть короля делает мне честь, – отвечал польщенный Месье. – Могу ли я спросить брата о новостях из Лондона? Известно ли ему, когда госпожа Генриетта привезет принцессу, мою невесту? Не слишком ли все затянулось?
– Скорее это вы торопитесь, брат мой, – молвил король со смехом.
– Признаться, я действительно тороплюсь.
– Чего вам больше хочется – стать герцогом Орлеанским, Шартрским и прочая или жениться побыстрее на мощах святых мучеников?
– Наша кузина Генриетта нравится мне такой, какая она есть, – возразил обиженный Месье. – Нет никаких причин, чтобы я оказался в браке менее счастливым, нежели вы, мой брат!
Сильви тем временем успела представить свою дочь обеим королевам, которые уделили ей много внимания. Месье тоже обернулся, оглядел Мари, широко улыбнулся и молвил:
– Еще мне не терпится, чтобы мои замки украсили вот такие прелестные личики. Благодаря им мой двор станет подлинным цветником.
– Означает ли это, что наш вам не подходит?
Диалог братьев становился все более резким, поэтому Мазарини поспешил его прервать, попросив дозволения удалиться. Он и впрямь выглядел так, словно вот-вот лишится чувств. Вокруг него началась суета, Людовик же тем временем подал руку жене, чтобы увести ее. Сильви не последовала за ними: всякий раз во время балов и различных церемоний о своей должности вспоминала госпожа де Бетюн. По возвращении на улицу Кенкампуа ей предстояло прочесть дочери нотацию.
На обратном пути Мари молчала, словно воды в рот набрала, но дома, не успев снять меховое манто, возмущенно произнесла:
– Честно говоря, матушка, я вас не понимаю! Как вы невежливы с господином де Бофором! Я считала, что вы с ним друзья. Разве не так?
Это было сказано таким ядовитым тоном, что у Сильви защемило сердце. Франсуа, преследовавший ее всю жизнь, теперь превращался в камень преткновения между ней и дочерью... Желая избежать назревающей ссоры, она избрала окольный путь.
– Ты помнишь своего отца, Мари?
– Конечно, помню! Как можно забыть такую доброту, нежность, притягательность! Я была еще мала, но все равно хорошо его запомнила: такой красивый, горделивый человек...
– Тогда почему ты не чтишь его память? Разве тебе не известно, кто его убил?
– Известно. Я знаю, что шпага находилась в руке господина де Бофора, но в то время была война, и они принадлежали к разным лагерям. С тех пор успел установиться мир, произошло примирение. Госпожа де Немур, чей муж пал от его же руки, простила его...
– Она его сестра, этим все объясняется. К тому же Немур почти что принудил его принять вызов. А вообще-то откуда тебе все это известно? Из монастыря?
– Конечно! Воспитанницы не дают обета молчания, монахини тоже... А твои доводы слабы: госпожа де Немур его сестра, но и ты можешь сказать о себе почти то же самое. Разве вы не вместе воспитывались?
– Да, вместе. Я очень его любила – так, как любят родных братьев. Но...
– Как же тебя угораздило в него не влюбиться? Ведь мужчину интереснее его трудно себе представить! Ты могла бы выйти за него замуж?
– Не болтай глупостей! Он принадлежит к роду Бурбонов, а я – к гораздо более скромной дворянской ветви.
Мари небрежно отмахнулась и от этого объяснения.
– Разве это важно, когда любишь? Возможно, раньше это и имело значение, но я – дочь герцога, я-то смогла бы за него выйти. Черт возьми, вот чего мне хочется: стать его женой!
– Ты не только бранишься, но и доказываешь, что глупа. Ему уже за пятьдесят, к тому же...
– Велика важность! С виду он лет на двадцать моложе. А главное, я его люблю! Уверена, что никогда не полюблю никого, кроме него. И отец меня одобрил бы. Он был человеком возвышенных помыслов и не затаил бы ненависти к тому, кто победил его в честном поединке. Все, решено: я выйду за него замуж!
В этот момент в комнату внесло сквозняком Жаннету, которая возвратилась из Фонсома с красным от холода носом и замерзшими руками, которые не спасли рукавицы. Окинув взглядом Мари, еще не снявшую бальный туалет и сиявшую торжеством, и Сильви, понуро сжавшуюся в кресле, она сказала:
– Кажется, я поспела как раз вовремя. За кого это мы выходим?
– Мы желаем стать женой Бофора, – ответила ей Сильви. – Всегда будем любить его одного.
Понимая, насколько в ней нуждается госпожа, Жаннета весело расхохоталась.
– Помилуйте, это же старикан, годный ей в отцы!
Мари сорвалась на крик:
– Старикан? Да он моложе любого из этих придворных щеголей! И я его люблю!
– Естественно, он отвечает вам взаимностью?
– Н... нет. Пока нет. Не думаю... Но обязательно полюбит! Я сумею так вскружить ему голову, что он будет меня обожать!
Жаннета взяла девушку за руку и повела к лестнице, приговаривая:
– Что-что, а смерть от скромности вам не грозит. Лучше ступайте спать, котеночек! С такими мыслями в головке вы наверняка увидите чудесные сны. А мне надо поговорить с госпожой герцогиней.
Мари удалилась, напевая про себя песенку из комедии Мольера. Жаннета вернулась к Сильви, устремившей на нее встревоженный взгляд.
– С чем ты явилась? Что-то случилось? Чтобы примчаться в столь поздний час, надо иметь веские причины...
– Ничего не случилось, просто соскучилась по городскому воздуху. Корентэн утомил меня подсчетами, заботами по хозяйству, ездой взад-вперед по имению. Я предоставила ему заниматься всем этим дальше и отправилась сюда.
– Вы поссорились?
