Григор сложил листок с записями, спрятал. Выйдя к трамвайной линии, сел на 28-й, доехал до Красной площади. Решил зайти домой. Он жил на Андреевском узвозе у своих односельчан, которые выехали из села еще в предвоенные годы.
Старые-престарые супруги — им было уже за семьдесят — доживали век одиноко, получая небольшую пенсию за двух сыновей, погибших на фронте в последней войне.
Дед Микита был дома. Сидел в темной кухне на треногом стульчике, ремонтировал ветхие шлепанцы. Взглянул на Григора, усмехнулся в желтые прокуренные усы и, как всегда, хитровато спросил:
— Ну как — поймал какую-нибудь важную птицу?
— Летает дед, еще летает! — в тон ему ответил Григор.
— Так ты, слышь, реактивный возьми, чтобы догнать, — не мог угомониться дед Микита, поплевывая в ладони.
— Обойдемся без реактивного. Пешком догоним! — ответил парень, выискивая что-то в комоде.
— Гляди, гляди, тебе виднее. Эх, парень! И охота тебе сыщиком-пыщиком служить?
Ну хотя бы прокурором или адвокатом, это я понимаю: у всех на виду, авторитет! А то шныряешь где-то по задворкам, и никто о тебе не знает.
— А зачем, чтобы кто-то обо мне знал? — весело спросил Григор, примеряя потертые брюки.
— Разве что так, — сокрушенно покачал головою дед. — Кому что! Кому поп, кому попадья…
— А мне — попова дочка! — подхватил Григор. — Не надо, дед Микита, меня жевать!
Я жеваный-пережеваный! Ткнусь в село, мать и отец сразу в штыки: ты что себе думаешь, лучше бы агрономом стал, глянь — поля какие, а людей все меньше, все в город бегут, будто в городе на асфальте булки растут!..
— Правильно говорят! — одобрительно кивнул дед. — Славный у тебя отец. И кузнец, и косарь, и механик. Куда ни кинь — все мастак. А ты — просто так!
— Ого, вы, дед, уже начали в рифму говорить, — пошутил Григор. — Быть может, поэтом станете на старости?
— Поэтом или пенсионером, а не хуже тебя вижу, что и как! — рассердился дед. — Зачем ты рвань эту на себя напяливаешь? Сдурел? В Павловскую больницу захотел?
— А зачем этим лохмотьям пропадать? — улыбнулся парень, надевая штаны и старую спортивную куртку. — Теперь такая мода. Ретро называется…
— Не ретро, а ветро! — вскипел дед. — Ветер у тебя в голове гуляет. Да и у всех вас. Девчата скоро лопухом срам свой прикрывать будут. Конец света настает. Ну как хочешь. Охота тебе дразнить собак? Непутевый ты, Григор, хотя я и люблю тебя.
— Ничего, ничего, дед Микита, — успокоил его Григор. — Когда-нибудь я расскажу, что и как. А теперь чайку попью — и за работу!
— Тоже работа — не бей лежачего. Пей, пей чай, там Мокрина в термосе оставила. И сырники со сметаною в суднике.
Григор попрощался с дедом, вышел на улицу. Решил сразу ехать на Куреневку. К нужной остановке на улице Фрунзе Бова добрался трамваем, дальше добирался узенькими улочками. Вот и Покрученная. Старенькие, еще дореволюционные домики.
Сады, сады. А что — неплохо. Хоть и не современные коттеджи, но жить здесь, наверное, приятно. Тишина. Молочно-пенистый потоп вишневого цвета по обе стороны. Над деревьями гудят пчелы, хрущи. На скамеечках у подворотен сидят старухи, гутарят, смеются. Перемалывают, перемывают косточки ближних и далеких.
Среди чертополоха и зарослей полыни весело играют дети, татакают из самодельных и фабричных автоматов, вызывают из небытия — не дай бог! — войну, проклятую всем честным народом. Калитка открыта. Григор тихонько вошел на подворье. Возле ветхого коридора буйно расцветала сирень. С завалинки шмыгнул кот. Под правечной грушей на самодельном табурете сидела бабка — худая, аж прозрачная. Тонкими синеватыми пальцами с набухшими жилами она перебирала на столике щавель, складывала в миску. Увидев Бову, подняла на него взгляд синих прозрачных очей.
Парень поздоровался, спросил:
— Это дом номер десять?
— Эге. Так ведь на калитке написано.
— Я — для точности, — авторитетно заявил Бова и кашлянул. — Как ваша фамилия?
— Григорук я, Маруся Григорук. А что? — встревожилась она.
— Да ничего, — успокоил ее парень, снимая картуз и приглаживая шевелюру. — Я из Киевэнерго. Проверяю линию. От вас поступила жалоба, что барахлит освещение.
— Жалоба? — удивилась хозяйка. — Я ничего не писала. — Может быть, Галя?
— А кто это — Галя? — словно между прочим спросил Григор.
— Квартирантка моя. Девчонка, сестра милосердная. Наверное, она и написала. А я — нет. Иди, сынок, взгляни, что и как…
— Пойдемте вместе, — сказал Григор. «Еще не хватало самому торчать в доме, так ничего не узнаешь».
— Не вор же ты? — пожала плечами старушка. — Да и красть у меня нечего. Иди, не бойся.
— Нет, — уперся парень. — Только в вашем присутствии.
— Упрямый, — улыбнулась бабуся. — Ну пойдем, пойдем, если уж так настаиваешь.
Хотелось скорее перебрать щавлик. Моя Галя уважает зеленый борщик. Вечером придет. Добро, Я и там переберу, в кухоньке…
Она перекочевала в низенькую веранду-коридор, где стоял закопченный керогаз и располагалась батарея кастрюль и горшков. Григор начал осматривать счетчик.
Включил свет. Все было в полном порядке. Бабуся взглянула на парня.
— Ну как?
— Мм… Надо внимательно осмотреть, проверить.
— Наверное, моя голубка что-то заприметила да и написала вам. А тебе, сынок, хлопоты.
— Ничего, такая у нас служба. А что… это ваша Галя… учится, наверное, вечерами?
— Эге ж, — отозвалась хозяйка. — Она умная девчонка. На вечернем учится. Тяжело ей. Дежурит в больнице, а затем прискочит — и за книги. Хочет настоящим лекарем стать. И станет. Не отступится.
— А родители ей помогают? — равнодушно спросил Григор, приглядываясь к щитку и ощупывая пробки.
— Сирота она, — вздохнула бабуся. — Нет у нее никого. Какие-то дяди и тети есть, но не отзываются. Почему — не ведаю. Не признают ее. А мать и отец померли. Года три уже, как их нет. Так что она сиротка, и я ей как бы мать…
Григор искоса взглянул на хозяйку. Будто искренне говорит. Значит, Галя ей сказала неправду? Почему бы? Впрочем, глупый вопрос. Не станет же она говорить этой старой женщине о своем горе! Зачем? Тем более если она и сама ничего не знает. Что ж, из бабуси, как видно, не вытянешь ничего. Надо встретиться с Галей. А как? Снова притвориться монтером? Подозрительно. Да и хозяйка что подумает?
— А когда она дома бывает? — спросил Григор. — Поздно приходит?
— Когда как. У нее график. Сегодня, например, она днем дежурит, а завтра в ночь идет, а затем — снова днем. Послезавтра — выходной. Мы с нею и не видимся: она сюда, а я — туда.
— А вы разве работаете? — удивился парень.
— А как же, — довольно молвила хозяйка. — Еще хожу, убираю тут в одной конторе.
Слава богу, свой хлеб ем. Дай бог, чтобы и не перейти на чужой.
Странно было Григору слушать ту речь, обычная встреча открывала ему целые миры в жизни, казалось бы, совсем незаметных людей. Он быстро попрощался с бабусей, пообещал, что теперь с электричеством будет все в порядке, и вышел на улицу. На душе было нехорошо. Будто он совершил что-то постыдное. Что ж, теперь следует прийти послезавтра, когда старухи не будет. Играть ва-банк! Будь что будет!
На следующее утро Григор проснулся раненько, побрился, небрежно сделал несколько упражнений с гирями. Моясь под душем, напряженно размышлял, как поступить дальше. В сознании внезапно прозвучал насмешливый голос шефа: «Хоть трубочистом переодевайся, но информацию добудь». Трубочист? А почему
