Григор смотрел на нее и молчал. Как он сможет спрашивать у нее об отце? У такой королевны? Удивительное создание. Словно незримый знак на ее челе — знак скорби и красоты. Лицо худощавое, бронзовое: черные, с синим отливом волосы, а под бровями, похожими на крылья орла, готового к полету, — прозрачно-лазоревые глаза, словно небесные самоцветы. Под белым халатом угадывается гибкое тело, как у лесной серны. Он забыл обо всем, не знал, что говорить. Сестра о чем-то спросила. Григор не ответил, кровь стучала молотом в уши.
— Вы что — онемели? — спросила она и отвернулась.
Теперь Бова видел ее профиль — заостренный, какой-то сосредоточенно-злой.
Казалось, что в ее глазах мерцали, переливались искорки гнева. Неужели она всегда такая? Почему?
— Фамилия?
— Бова, — ответил парень. — Григор Бова.
Она взглянула на открытое крутолобое лицо, впервые улыбнулась. Григору показалось, что льдинки в ее глазах растаяли, резкая морщинка возле уст исчезла.
— Бова, — повторила она, записывая. — Странная фамилия. Будто в сказке.
Бова-королевич…
— А может быть, мы и живем в сказке? — прошептал Григор, пересиливая боль и любуясь девушкой.
— Слишком суровая сказка, — снова нахмурилась она. — Безжалостная…
— Сказки бывают жестокие, — возразил Бова. — Героев убивают, предают…
— Но в сказке непременно есть живая вода, — насмешливо ответила она. — Героев воскрешают. В жизни так не бывает.
Григор промолчал. Не хотел касаться какой-то тайной струны, которая (он это ощутил остро) натянута в ее душе предельно. Еще одно усилие — и разрыв!
— Профессия?
— Юрист, — неохотно ответил Григор.
— Такой молодой прокурор — и уже гипертония? — удивилась Галя. — Тогда вам нельзя работать в юстиции. Слишком тонкая организация для таких дел…
— Почему непременно прокурор? — пожал плечами Бова. — Юриспруденция — необъятное поле. Это — космическая наука.
— Вот как? — молвила она. — Что-то не замечала такого за нею. Ковыряется в грязи людской…
— Дети тоже играют в пыли. А затем строят дворцы и сеют цветы…
— И возводят темницы, и пушки отливают, — подхватила Галя. — И начинают войны, жгут сады, дворцы, храмы…
— Правда ваша, — вздохнул Григор. — Но нельзя и перегибать палку. В мире больше прекрасного.
— Как кому, — горько молвила девушка, записывая что-то в журнал. — Это зависит от того места, на котором человек стоит. Или от чувства черного юмора. Помните известную народную усмешку… «Цыган, твоего отца повесили!» — «О, пошли наши вверх!» А впрочем, что это мы начали с вами философствовать? Раздевайтесь, измерим давление. А затем — в палату.
— Мне бы хотелось поговорить с вами по-дружески, — сказал Григор, снимая рубашку. — Вот как выйду из больницы, встретимся и тогда…
— Вы считаете, что мы встретимся? — удивилась Галя.
— А вы думаете, что… нет? — тревожно спросил парень.
Галя промолчала, готовя прибор для измерения давления.
— Почему вы… не отвечаете?
— А зачем… встречаться? — наконец отозвалась она.
— Не могу сразу сказать, — тихо ответил Григор. — Не хочу банальных слов. Очень хочется увидеть вас… много, много раз…
Лицо девушки вспыхнуло, загорелись самоцветы очей. Она остро взглянула на парня, обожгла, снова отвела глаза.
— Если вы хотите…
— Очень.
— Тогда я подумаю.
— Где? И как?
— Какой быстрый! — засмеялась она. — Вы теперь больной.
— Не больной! — возразил он энергично. — Не знаю, поможет ли мне биотрон профессора, а вы…
— Не надо, — попросила она. — Не надо так…
— Как?
— Тривиально. Как у всех. Пусть будет молчание. Еще есть время. Подумайте. Если не передумаете — встретимся…
Григор старательно побрился, надел серый спортивный костюм. Выглянул в окно — на небе кучились белые облака, воздух был душный и влажный. Подумав, Григор решил захватить плащ.
Баба Мокрина пригласила парня к завтраку. Он вошел в кухню сияющий, веселый. Дед Микита одобрительно взглянул из-под бровей.
— Теперь другой табак! На человека похож. А то — словно забулдыга, оборванец. Не иначе как на свидание собрался. Правду говорю?
— Э, такое скажете! — махнул рукою Григор.
— Не твое дело, — вмешалась баба Мокрина. — Хлопец самостоятельный, что хочет, то и делает.
— «Самостоятельный»! — скептически сказал дед. — Пока сам. А набросит сеть какая-нибудь девка размалеванная, расфуфыренная — где эта хваленая самостоятельность денется! Будет танцевать под ее дудку!
— Ты много танцевал?
— Было, было! — вздохнул дед, уткнув нос в неизменную газету — Отплясывал, как медведь на цепи. У вас, женщин, колдовская сила!
— Пока молодые, — засмеялся Григор, отхлебывая чай из стакана.
— Ясное дело, — согласился дед. — Вот я: уже одна нога в гробу, а как увижу ясные глазки и все другое… где и сила берется! Будто живчик какой-то пробуждается в тебе…
— Молчал бы уж! — сердито рявкнула баба. — Еще тебе, седому дураку, о живчиках болтать? Постыдился бы Григора!
— А чего стыдиться? — удивился дед. — Дело житейское. Я ее хвалю, а она гневается. Ну и пошутить нельзя!
— Меры не ведаешь, старый греховодник!
— А где она — эта мера? Смотри, Григор, как полюбится фифа намалеванная, то лучше и не приводи к нам, не пущу на порог — Не слушай, Григорчик, успокоила баба, — лишь бы по сердцу, а размалеванная иль нет, дело десятое. Умыться всегда можно, а вот если нутро нечистое — тогда уж не отмоешь!
Так со смехом и шутками выбрался парень из дому. Бросился сразу же к ближайшему цветочному магазину. На витрине были какие-то пузатенькие кактусы и чахлая травка. Григор разочарованно направился к Житнему рынку. Там тоже цветов не было. Парень грустно вздохнул: придется идти на свидание без цветов. Жаль!
У входа в здание рынка стоял парнишка с тремя букетиками голубых незабудок.
Григор обрадовался — это именно то, что нужно. Парнишка попросил по десять копеек за букетик. Бова дал ему рубль за все. Трамваем он добрался до улицы Артема. Оттуда направился к областной больнице пешком. Встречные девушки оглядывались, завистливо поглядывали на миниатюрный букет голубых цветов. Григор взглянул на часы. До условленного времени было еще минут сорок. Замедлил шаг.
