Шел торжественно, будто прислушивался к неясному волнению в сердце.
Что же случилось? Какое-то диво. Надоедливый официоз, банальное уголовное дело — и вдруг сказка. А может быть, ЭТО лишь его буйное воображение? И ничего нет? Он придет, а ее не будет. А если и будет, то лишь для того, чтобы холодно и равнодушно отчитать его. «Что вам, собственно, нужно?» — «Как же так? Мы ведь условились!» — «Хорошо, условились. Но что вам от меня нужно?» И все. После таких слов можно развернуться на сто восемьдесят градусов и топать домой.
Григор даже остановился, вообразив такое. А что — имеет право так сказать.
Имеет! Ведь он играет недостойный, темный спектакль. Он лжец. Пришел с недостойными намерениями, а потом… влюбился. Но ведь не сказал же ей правду. А если бы сказал? Она бы выгнала да еще плюнула вдогонку Заколдованный круг!
Следует сказать обо всем, но нельзя! Тогда завянет диво, родившееся в сердце.
Завянет так, как эти незабудки, если их не поставить в воду.
Подошел к воротам больницы, остановился под каштаном, поглядывая то на вход, то на часы. В небе загремело. Черные тучи насыщались зловещей синевою. Солнце то выглядывало, брызгая весенней радостью на разомлевшую землю, то снова пряталось за грозные тучи.
Мимо прошли две женщины — молодая и старая. Молодая смотрела под ноги, лицо у нее было сухое и злое; старуха беззвучно плакала, ломая руки у груди.
— Лучше бы ты дома умер, сыночек, — послышались судорожные рыдания. — Боже мой, боже, а я даже не услышала его голоса перед смертью…
— Что уж теперь! — сказала резко молодая женщина. — Не тревожьте людей, дома хватит времени плакать…
За ними выкатился из калитки приземистый полный человек. Его сопровождал высокий худой тип в фетровой шляпе. Он угодливо сгибался над своим толстым спутником.
— Чудесно! Превосходно! Хоть к девочкам, Иосиф Семенович!
— Я тоже так чувствую! Как рукою сняло давление! Нет, что ни говори, а биотрон — чудо!
Григор уже не слыхал, что они болтали дальше, — из ворот вышла Галя. Она оглянулась, увидела парня. Улыбнулась. И все страхи растаяли. На сердце стало просто, ясно. Они шли, приближались, будто два звука в мелодии, чтобы создать единый аккорд. Она была какая-то неуловимо мелодичная. Странно! Все как у многих девушек — коротенькая темная юбочка, шерстяная кофточка, сиреневый плащ, туфли на высоком каблучке, — но почему все это так гармонично в ней сочетается? И черные, распущенные по плечам волосы похожи на крылья сказочной птицы, и очи — будто улыбка послегрозового неба…
Она поздоровалась. Григор подал ей цветы. Галя взяла букетик, задумчиво взглянула на него.
— Мне еще никто не дарил цветов…
— Не может быть! — удивился Григор.
— Почему… не может быть?
— Не знаю, — растерялся он. — Всем дарят. А тем более… таким, как вы…
Галя вспыхнула, немного помолчала. Вздохнула:
— Быть может, и дарили… но я бы не приняла.
— Почему?
— Ведь это очень важно… принять цветы.
— А от меня вы приняли…
— Приняла.
— Незабудки, — тихо сказал Григор.
— Незабудки, — повторила она.
Над ними ударил гром. Посыпались редкие огромные капли дождя, затарахтели на нежно-зеленых листьях каштанов. Галя взглянула в небо, поймала раскрытыми губами дождинку, засмеялась.
— Вы не боитесь грозы?
— Нет. Вот я захватил плащ.
— Тогда пойдемте гулять. Я свободна.
— Пойдемте! — обрадовался парень.
По асфальту заструились ручейки. Галя ступала уверенно и свободно, будто под ногами и не было луж. Она смотрела вперед сосредоточенно и напряженно, словно несла на себе незримый груз. Несла и боялась уронить его. Григор поглядывал на нее, молчал, глубоко вдыхая напоенный озоном воздух, сдерживал тревожное дрожание губ.
Люди выжидали в подъездах, под балконами, боясь выйти под грозу. Галя осуждающе покачала головой.
— Если бы можно — люди готовы создать для себя непроницаемую сферу. Там были бы эскалаторы, кабинеты, спальни, гидропоника, кафе, дискотеки, служебные помещения. И искусственное кварцевое солнце.
— Ну это вы уж…
— Что?
— Чересчур.
— Пойдите в метро, в подземные переходы. На Крещатик вечером. Люди плывут, как река. Любуются неоновыми огнями, толкутся в подземельях, сидят в ресторанах. А на склонах днепровских, на лугах — почти никого. Под звездами — неинтересно людям. И песен не слышно. Песня теперь звучит лишь на сцене и по телевизору. Не кажется ли вам, что современное поколение… как бы это сказать, пришельцы из какой-то подземной сферы? Воплощение циклопов, гномов…
— Галя, разве так можно? Это же несправедливо, — смущенно сказал Григор. — Не только на сцене песня звучит… ежедневно по радио я слышу.
— Вот-вот, — желчно усмехнулась девушка, и профиль у нее снова заострился, как у птицы. — Спрятали песню в металлическую глотку. Это страшно.
— Что страшно?
— Певец волнуется, вкладывает в песню сердце, душу. Его записывают на пленку или пластинку. И вот его волнение размножено миллионным тиражом. Слышите? Уже не нужно искренности актерской и волнения. Певец может дуть водку или рассказывать друзьям анекдот. Его искренность записана и размножена. Да здравствует цивилизация и технический прогресс!
— У вас странное мышление! — осторожно сказал Бова.
— Странное?
— Необычное. Вы словно идете… по лезвию меча. Напряжение и тревога. Все вас раздражает, ужасает…
— Нет, не раздражает, — возразила девушка. — Просто я знаю жизнь и смотрю трезво на ее течение.
— Можно видеть жизнь односторонне, — намекнул Григор. — Быть может, какая-то травма душевная. И тогда…
— Просто надо иметь чистый глаз, резко ответила Галя, взглянув на парня, и во взгляде ее колыхнулся гнев. — Люди привыкли носить очки с цветными стеклами.
Один надел красные: ах, ах, розовые замки, как все прекрасно! Иной отдает предпочтение зеленому цвету: браво, чудесно, жизнь вечно зеленая, нет ни зимы, ни осени! Радость и благо! Еще кто-то оседлал нос голубыми стеклами: всюду лазурь, все голубое, нет ни несчастных, ни бедных, ни самодовольных, у всех небесные одежды, всем открыты пути к счастью! Разве не так?
— А вы? — напряженно спросил Григор, ощущая, как между ними натягивается тугая струна необъяснимого чувства: неведомо, чем оно станет — злом или дружбою?
— Что я? — с вызовом откликнулась Галя.
— Вы… какое стекло имеете?
— Не черное. Ведь так вы подумали? Правда?
— Нет.
— Не обманывайте. Я вижу. У вас на лице все написано. Но тут вы ошиблись. Я ненавижу любые стекла. И черные тоже. Я хочу смотреть на мир просто. Видеть его таким, каков он есть…
Дождь внезапно перестал. С крыш слетела стая белых и сизых голубей, радостно заплескалась в
