— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спросила Энни, не глядя в мою сторону.
— Иногда полицейские оставляют людей в покое с определенной целью.
— Я понимаю, те, про кого ты так много рассказываешь, должно быть, интересные и забавные люди, но ведь прошлое есть прошлое, правда, Дейв?
— Помнишь того типа из Департамента по иммиграции? Он ведь больше не приходил. Я уже было подумал — убедил его, что с нами не стоит связываться.
— Наверное, он просто очень занят. Не станет же весь департамент охотиться за одной маленькой девочкой? — На Энни были выцветшие джинсы Levi's и белый топ, открывавший усеянную веснушками спину. Когда она нагнулась над корзиной, я залюбовался плавной линией ее бедер.
— Правительство интересуется тем, чем считает нужным, — ответил я. — Теперь-то я понял, что они просто выжидают. Они дали мне это понять, а я не догадался.
— Хочешь честно? По-моему, ты все это придумал.
— Этот тип из департамента, Монро, расспрашивал обо мне шерифа, хотя ему абсолютно незачем было это делать, достаточно было прийти сюда с ордером и все посмотреть самому. Вместо этого он или его начальство решили узнать, не связан ли я как-то с делом этого Дартеза.
— А нам-то что? — спросила Энни.
— Ты не знаешь, что такое бюрократическая машина в действии.
— Прости, но я не собираюсь тратить свое время на то, чтобы сидеть и гадать, что люди могут со мной сделать.
Алафэр переводила взгляд с меня на Энни: наш тон ее явно озадачил. Энни нарядила ее в розовые шортики, футболку с Микки-Маусом и розовые кеды с резиновыми носами и белыми буквами: ЛЕВЫЙ и ПРАВЫЙ. Энни погладила ее по голове и вручила полиэтиленовый пакет с остатками хлеба.
— Пойди-ка покорми уточек, — сказала она.
— Покормить уточек?
— Ну да.
— Покормить уточек сейчас?
— Ну конечно.
— А Дейв поедет в парк? — спросила она по-испански.
— Поедет, поедет.
Алафэр одарила меня широкой улыбкой и быстро направилась к пруду, на ее загорелых икрах играли солнечные блики.
— Вот что, Дейв. Что бы эти люди из департамента ни сделали, я им ее не отдам. Пусть не мы ее родители, но она — наша.
— Я не досказал тебе про Дока Стрэттона. Когда он окончательно спился, его отправили в мандевильскую психушку.
— И что теперь? Станешь мальчиком на побегушках для департамента?
— Нет.
— Так мы идем в парк?
— Я за этим и приехал, детка.
— Странно все-таки.
— О чем это ты, милая?
— А о том. Дейв, почему ты хочешь сделать из нас сообщников каких-то своих тайных планов? У тебя уже бзик на этой почве. Мы только об этом и говорим, или ты вообще нас не замечаешь. И как я, по-твоему, должна себя чувствовать?
— Постараюсь исправиться.
— Ну-ну.
Она присела за кухонный стол напротив меня. В глазах ее блестели слезы.
— Господь пока не дал нам своих детей, Дейв, — чуть не плача, заговорила она, — а теперь послал эту малышку. Да мы с тобой самые счастливые люди на свете. Вместо этого мы все время боремся, боимся того, что не случилось. Мы без конца говорим о людях, которых я не знаю и знать не хочу. Это все равно что добровольно приглашать домой всякое отребье. Помнишь, ты же сам говорил, что на собраниях анонимных алкоголиков вас учили, что надо положиться на волю Всевышнего. Так почему, почему ты этого не сделаешь?
— С таким же успехом можно попытаться вылечить злокачественную опухоль, стараясь забыть о ней.
Стало тихо. Слышно было, как возятся в ветках мимозы голубые сойки и хлопают крыльями утки, которым Алафэр бросала хлебные крошки. Энни повернулась и принялась упаковывать корзину для пикника, потом встала и быстрым шагом направилась к пруду, хлопнув дверью.
В тот вечер в парке было полно народу: все пришли посмотреть бейсбольный матч. В открытом павильоне угощались вареными раками пожарники. Закатное небо расцветилось лиловым и розовым, прохладный южный ветер обещал дождь. Мы сидели за деревянным столиком, поглощали принесенную с собой снедь и смотрели бейсбольный матч.
Стайки старшеклассников и студентов сновали туда-сюда между стадионом и парковкой, где у них в пикапах в ведерках со льдом было припрятано пиво. Вдоль залива курсировал небольшой прогулочный колесный пароходик с освещенными палубами, видно было кипарисы и старинные довоенные дома того берега. Пахло костерком, раками из павильона и жареными кровяными колбасками, которые продавал негр с тележки неподалеку. Потом оркестрик в павильоне заиграл «Jolie Blonde» [8], половина слов которой была на английском, а вторая половина — на французском. И я в который раз будто перенесся в машине времени в ту далекую Южную Луизиану, где прошло мое детство.
Но ни я, ни Энни не заговаривали друг с другом, мы даже избегали смотреть друг другу в глаза. Вместо этого мы весело болтали с Алафэр, катали ее на качелях и каруселях, угощали мороженым. Той ночью в безмолвной темноте нашей спальни мы занимались любовью, повинуясь животному инстинкту, и лишь в конце легонько коснулись губ друг друга. Лежа на спине и прикрыв глаза ладонью, я почувствовал, как она отняла от меня руки и отвернулась. И мне подумалось: наверное, ей так же тяжело, как и мне.
Не прошло и получаса, как я проснулся. В комнате было прохладно, но все тело мое горело, как от солнечного ожога, а шрамы на лице и в паху ныли.
Стараясь не разбудить Энни, я встал, умылся, нацепил брюки защитного цвета и старую гавайку и поплелся на лодочную станцию. Светила луна, и росшие у пруда ивы, казалось, отлиты из серебра. Я уселся за прилавком, не зажигая свет, и уставился на воды залива и покачивающиеся на приливных волнах лодки и пироги, легонько стукавшиеся бортами. Потом встал, открыл холодильник, достал пригоршню льда и растер им лицо и шею. В лунном свете горлышки пивных бутылок сияли янтарем, холодно поблескивали крышки и этикетки, и все вместе походило на странный ночной натюрморт. Я закрыл холодильник, зажег свет и набрал домашний номер Майноса П. Дотрива.
Секунду спустя он взял трубку.
Я посмотрел на часы. Полночь.
— Что происходит, Данкенштейн? — спросил я.
— О Господи.
— Извини, что так поздно.
— Что тебе надо, Робишо?
— Как называются клубы, которыми владеет Эдди Китс?
— Ты только затем и позвонил?
Я не ответил. Он вздохнул.
— В прошлый раз, когда мы говорили по телефону, ты бросил трубку. Мне это не понравилось. По- моему, у тебя плохо с манерами.
— Ладно, извини. Скажи, как называются эти клубы?
— Я тебе вот что скажу. Ты там что, пьяный?
— Нет. Так что с клубами?
— Да, сразу до тебя не доходит. Так ты собираешься навестить нашего бруклинского приятеля?
— Поверь мне, Майнос.
