будто над городом летают ангелы, осеняющие его своей незримой благодатью, и будто души умерших предков раскинули невидимые сети у входа в порт. Еще Осман совершает пассы, которые сам он считает магическими, способными портить огнестрельное оружие, пробивать бреши в обшивках кораблей, отбрасывать врагов от стен города и погружать их в сон. Дети слушают его, разинув рты, младенцы снова засыпают, успокоенные старухи с облегчением роняют усталые головы на грудь.
– Наверно, они прошли слишком далеко от берега, – начинают говорить люди на рассвете.
– Запаздывают, – думают часовые, расставленные в самых высоких точках города: на минаретах, на холмах, на крыше дворцовой башни.
– Вот они!
Испанский флот, подобно длинной и ленивой гусенице, медленно проползает на горизонте.
– Почему они плывут так близко от берега? – спрашивают жители Алжира, затаив дыхание.
– Чтобы унизить нас, – говорит Осман Якуб, прервав на мгновение свою беготню по улицам, домам, фортификациям, включая и наиболее опасные аванпосты. Но тут же снова возобновляет свой бег и тоже спрашивает: «Почему они не причаливают?»
– Вероятно, их корабли в таком плохом состоянии, что они не рискуют далеко отходить от берега, – объясняет возглавляющий гарнизон на молу Ахмед Фузули, когда Осман Якуб, лицо которого белее его белых одежд, выныривает рядом с пушкой.
Хайраддин, Хасан и Али Бен Гад наблюдают из астрономической обсерватории за галерами, которые продвигаются вперед неуклюжими прыжками, всякий раз глубоко погружаясь в неподвижное зеркало мертвенно-бледного, еще ночного моря.
Многие месяцы испанские корабли использовались как своего рода траншеи и окопы при осаде Туниса и вот теперь, исполняя свою главную функцию, проходят тяжелую проверку. Некоторые плохо просмолены, другие отремонтированы на скорую руку, грязные и обветшавшие, они ведут непрерывное сражение с морем, пытаясь удержаться на плаву и по мере сил продвигаться вперед, будучи к тому же перегружены людьми и награбленной добычей, второпях сваленной беспорядочными кучами в трюмах. Хлысты и палки надсмотрщиков тоже не могут обеспечить должную скорость судам, тем более, что гребцы не имеют ни малейшего желания слушаться приказов своих мучителей. За время осады скамьи гребцов пополнились новыми пленниками, и, поскольку в колодках они очутились недавно, у них должно быть еще много сил, чтобы налегать на весла, однако они тратят их на сопротивление приказам. Это вольнолюбивые и непокорные люди, к тому же многие из них у берегов Берберии чувствуют себя дома и надеются на освобождение.
Хасан подсчитывает количество кораблей на горизонте и сравнивает с цифрами, приведенными в послании: их количество совпадает. Это большая часть испанского флота. По сравнению с теми силами, которые принимали участие в тунисском сражении, отсутствуют корабли союзников, избравших для своего возвращения другие пути, отсутствуют флагманский корабль императора и суда командующих морскими и сухопутными силами. Император с кораблями эскорта отправился принимать почести и собирать дань, чтобы возместить убытки. Маркиз дель Васто возвращается теперь в свои владения. Андреа Дориа неизвестно где.
Сведения Рума-Заде изобилуют подробностями: ему известны имена командиров, пути следования, груз, товары, количество людей. В трюмах галер, направляющихся в Испанию, сосредоточена почти вся добыча, включая и берберов, попавших в руки врага.
– Почему мы их не атакуем? – спрашивает Али Бен Гад у своего господина, закутанного в черный плащ, на котором пылает жаром его огненная борода. – У нас достаточно быстроходных галиотов, чтобы догнать эти разваливающиеся на ходу посудины.
– Эти посудины имеют мощную артиллерию, наведенную на наш город и на наш порт. Пусть уходят.
– Раис, – настаивает Бен Гад, родившийся воином и пиратом, – на веслах наши братья!
– Уймись, Али! – терпеливо и даже весело отвечает его господин. – Пусть арбузы созреют.
На следующий день начинается просмолка кораблей. Дети и женщины, еще возбужденные после этой тревожной и бессонной ночи, собирают инжир на склонах холмов. Красивыми, сочными плодами натирают весла и борта галиотов, готовых преследовать врага.
Хасан не участвует в новой кампании. Поскольку сведения о передвижении Андреа Дориа отсутствуют, лучше оставаться начеку. Хотя подготовку к обороне можно на время и приостановить. Отменяется нормирование воды и хлеба, ослабляется режим охраны. На минаретах часовых вновь сменяют муэдзины, читающие молитвы.
Осман укладывается на полу своей террасы, и ему даже удается заснуть, так что Амин, который пришел, чтобы его немного подразнить, опускается рядом с ним на колени, размахивая опахалом, отгоняет мух.
Разве в Салерно поверили бы тому, что рыбак Сальваторе Ротунно имеет собственного слугу, который заботливо обмахивает его веером и специально для него держит наготове платки, смоченные ароматической водой?
Веера, опахала, платки испускают тончайшие ароматы, изобретенные Амином, который проявил большие способности в парфюмерном деле. Благодаря своему тончайшему нюху он способен различать все 53 запаха, с которыми работает Осман: 22 цветочных – вытяжки из роз, гиацинтов, вербены, лаванды, 19 полевых – от шалфея до мяты, тимьяна и кориандра – и 12 экзотических, таких, как амбра и мускус, уже не говоря о загадочных гранулах специальных смесей.
Это Цай Тянь посылает Осману Якубу пакеты, наполненные гранулами с таким сильным запахом, что от него кружится голова. Не объясняя, из чего они состоят, Цай Тянь просто назвал их гранулами «радостного вздоха». Ему всегда нравилась таинственность.
Наконец-то Цай Тянь вернулся в свое царство. Но поскольку в плену он привык к неподвижной и созерцательной жизни, в письмах к Хасану он пишет, что хочет отказаться от права на престолонаследование и передать его своему сыну от третьей из сестер, которых ему дали в супруги и которые так и не сделали его счастливым. Первая оказалась бесплодной, вторая утонула в реке, погнавшись за упавшим в воду бумажным змеем. Третья подарила ему наследника, но она очень его раздражает. Четвертая слишком глупа, чтобы о ней вообще говорить. Так, со всеми этими женщинами, живущими вокруг него, – а Осман знает, что во дворце их может быть до двухсот и сколько угодно за его стенами, – у Цай Тяня нет настоящего счастья, как с одной-единственной женой. Но для него это не имеет большого значения. Вот почему он решил оставить царство и весь свой гарем.
То ли страдая от одиночества, то ли тоскуя по их прежним беседам, Цай Тянь продолжает настойчиво приглашать к себе своего друга Хасана. И Осман Якуб очень встревожен. Он страшится этого путешествия в загадочный мир. Боится не столько отдаленности его, сколько высокогорного воздуха, который делает Цай Тяня все более странным, все более отрешенным.
– Это неверно, – поправляет его Хасан, – Цай Тянь просто хочет жить в гармонии с миром.
«Рано или поздно Цай Тянь окончательно сделается отшельником. И Боже упаси, – добавляет Осман про себя, не зная, что и Баба опасался того же, – Боже упаси, если он уговорит и Хасана отказаться от своего предназначения!»
Осман убежден, что время для созерцания и отрешенности наступает после смерти, что смерть для того и существует, чтобы умершие могли наблюдать со стороны за суетой оставшихся в живых и вновь родившихся.
– Глупости, – сказал Баба в тот раз, когда Осман доверил ему эти мысли. – Смерть есть смерть, и больше ничего.
Баба был ленив и, может быть, поэтому предпочитал, чтобы после смерти все кончалось и больше ничего не было.
– Я приду сказать тебе, что ты прав, если после смерти обнаружу другую жизнь. Даю слово.
Много раз Осман видел во сне своего бейлербея, который так и не сказал: «Ты был прав». Однако это не означает, что Осман ошибся или что Баба не сдержал слова. Просто это свидание откладывалось. Рано или поздно он придет сказать ему, что есть другая жизнь.
Недавно Цай Тянь прислал для Османа с караваном кочевников еще несколько гранул «радостного вздоха» вместе с редкими семенами, а для раисов – книги, драгоценности, четырех юношей, шесть девушек с миндалевидными глазами и светлой кожей и еще особого быка с большим горбом на спине, от которого, однако, осталась только шкура, так как животное погибло по
