Береги себя, милый, и не забывай писать».
Несколько дней назад умер Карл Хайгл. На его похоронах вспоминала о нашем детстве, когда мы втроем в теплый летний день играли на берегу реки. Он был так добродетелен, и я, наверное, могла бы полюбить его, если бы не полюбила тебя. Но ты и сам догадываешься об этом. Несколько лет назад он овдовел и в последнее время жил один. Его дети оказались неблагодарными и эгоистичными. Что случилось с нашей молодежью? Разве им есть дело до собственных корней? Я много раз носила ему ужин, и мы подолгу разговаривали. Он так восхищался тобой! Маленький, хилый Якоб стал кардиналом Католической церкви. А теперь и государственным секретарем. До папского престола остался один шаг. Он бы очень хотел еще раз увидеть тебя. Как жаль, что не довелось! Бамберг не забыл своего епископа, и, я уверена, его епископ не забыл город своей юности. Последние дни я усердно молюсь о тебе, Якоб. Папа нездоров. Скоро выборы нового. Я просила Господа помочь тебе. Может быть, он услышит молитвы женщины, глубоко любящей и своего Бога, и своего кардинала. Береги себя».
Я видела по телевизору твое выступление с балкона собора Святого Петра. Трудно описать восхищение и гордость, переполнившие меня. Мой Якоб стал Климентом! Какой удачный выбор имени! Я вспомнила, как мы вместе ходили в собор и навещали могилу. Я вспомнила, как ты говорил о Клименте II. Немец, сумевший стать Папой. Даже тогда ты как будто предвидел свою судьбу. Он так много для тебя значил. Теперь ты — Папа Климент XV. Милый Якоб, будь благоразумен, но тверд. Ты сможешь или упрочить, или погубить церковь. Пусть о Клименте XV вспоминают с гордостью. Как было бы хорошо, если бы ты совершил визит в Бамберг. Попробуй найти для этого время. Я так давно тебя не видела. Мне было бы достаточно увидеть тебя хоть на несколько минут, даже в официальной обстановке. Но пусть наши отношения согревают тебя и утешают твою душу. Будь сильным и достойным пастырем и не забывай, что мое сердце принадлежит тебе».
Глава LXIII
Катерина подошла к дому, где жил Мишнер. На темных улицах было безлюдно, вдоль тротуаров жались припаркованные автомобили. Через открытые окна доносились обрывки разговоров, звонкие голоса детей и звуки музыки. В пятидесяти ярдах позади нее шумел город.
В квартире Мишнера загорелся свет, и она успела спрятаться в парадной на противоположной стороне улицы, где ее не было видно, и смотрела оттуда на его окна.
Им нужно поговорить. Он должен все понять. Она не предавала его. Она ничего не сказала Валендреа. И все же она обманула его доверие. Вопреки ее ожиданиям он не разозлился, скорее, ему было больно, и так еще хуже. Когда она наконец поумнеет? Почему она снова и снова совершала одну и ту же ошибку? Неужели нельзя хоть однажды поступить правильно? Она ведь способна на лучшее, но ее всегда что-то удерживает.
Катерина стояла в темной парадной, где никто ей не мешал, и точно знала, что надо делать. За окном на третьем этаже не подавалось никаких признаков жизни, и она даже не была уверена, там ли Мишнер.
Она собиралась с духом, чтобы перейти через улицу, когда вдруг с бульвара повернула и резво подкатила к зданию машина. Свет фар выхватил из темноты дорожку, и она прижалась к стене, прячась в тени.
Затем фары погасли, автомобиль остановился.
Темный «мерседес»-купе.
Открылась задняя дверь, из салона вышел человек. Свет, горевший в салоне, помог ей разглядеть, что это высокий худощавый мужчина с острым длинным носом, в свободно сидящем костюме. Ей не понравился недобрый огонек в его глазах. Ей приходилось видеть таких типов. В машине сидели еще двое, один за рулем, а другой на заднем сиденье. В мозгу Катерины зазвенел сигнал тревоги. Очевидно, их подослал Амбрози.
Высокий уверенным шагом направился к дому Мишнера. «Мерседес» проехал немного вперед по улице. В квартире по-прежнему горел свет.
Полицию вызывать уже некогда.
Катерина выскочила из парадной и побежала через улицу.
Мишнер прочел последнее письмо и посмотрел на разбросанные вокруг конверты. За эти два часа он прочитал все написанное Ирмой Ран. Разумеется, в сундучке хранилась не вся их переписка. Видимо, Фолкнер оставлял только самые памятные послания. Самое недавнее датировано позапрошлым месяцем — Ирма опять сокрушалась о здоровье Климента, беспокоилась, писала, что видела его по телевизору, и просила беречь себя.
Мишнер мысленно возвращался к минувшим годам и теперь только начинал понимать истинный смысл слов Климента. Особенно когда речь шла о Катерине.
«Ты думаешь, ты единственный священник, нарушивший обет безбрачия? И такой ли это грех? Ты чувствовал себя неправым, Колин? Твое сердце было искренне?»
И совсем незадолго до смерти. Запомнившиеся ему слова Климента, когда тот расспрашивал Мишнера о появлении Катерины в трибунале.
«Но вы можете быть друзьями. Делить друг с другом мысли и чувства. Испытать родство душ, на которое способны лишь подлинно близкие люди. Это удовольствие церковь не запрещает».
Мишнер вспомнил разговор с Климентом в Кастель-Гандольфо за несколько часов до смерти друга.
«Почему священники не могут жениться? Почему они должны всю жизнь оставаться целомудренными? Если другим можно, то почему нельзя священникам?»
Он пытался понять, насколько далеко зашли отношения Климента и Ирмы. Неужели Папа тоже нарушил обет безбрачия? Совершил то же, в чем обвиняли Томаса Кили? Ничто в письмах не говорило об этом, но само по себе это ничего не значило. В конце концов, кто бы стал прямо писать о таком?
Мишнер опустился на диван и потер глаза.
Перевода отца Тибора в сундучке не было. Мишнер проверил все конверты, прочел все письма в надежде, что Климент спрятал документ среди них. Нигде не было даже малейшего упоминания о Фатиме. Похоже, все усилия опять оказались напрасны. Мишнер снова оказался у начала поисков, правда, теперь он узнал об Ирме Ран.
«Не забудьте о Бамберге».
Это сказала ему Ясна. А как написал ему Климент в последнем письме?
«Нет ничего зазорного, что ты думаешь о ней. Это часть твоего прошлого. Часть, которую нельзя забывать».
