Он нагнулся, поднял босоножку и сделал едва уловимое, стремительное движение, как будто хотел надеть ее Але на ногу. Но она уже протянула руку, и, помедлив секунду, Андрей отдал ей босоножку. Присев, она надела ее сама, а когда выпрямилась снова, лицо у нее тоже было спокойным – во всяком случае, выглядело именно таким, как она хотела.
– Пойдем, – сказала Аля. – Погоди, я сумку возьму.
У него на плече тоже висела большая сумка. Идя рядом на расстоянии двух этих сумок, они вышли на улицу.
Аля не представляла, что можно не быть веселой и счастливой в такую ночь в Барселоне. Но что она будет идти по этому городу рядом с Андреем и чувствовать что-то, кроме счастья – после всего, что произошло, после той пропасти, от которой она в последнюю минуту отшатнулась, – это ей и в кошмарном сне не могло присниться.
И вот она шла рядом с ним, сумки висели у них на плечах, и поэтому они были разделены почти двумя шагами.
– Я не думал, что ты приедешь, – наконец нарушил молчание Андрей. – Жаль, что ты мне не позвонила. Но ты успела на хороший праздник. Смотри, как здесь весело.
Они довольно долго шли в молчании и незаметно оказались на Рамблас. О том, что здесь весело, Андрей мог бы и не говорить. Бульвары, и в будние дни казавшиеся сплошным праздником, теперь были переполнены весельем. Казалось, оно вот-вот перехлестнется через дома, выйдет из берегов – только непонятно было, где эти берега и есть ли они вообще.
На каждом шагу пестрые толпы людей строили пирамиды: становились друг другу на плечи, помогали другим взбираться все выше, выше – пока наконец пирамида не увенчивалась самым ловким смельчаком, которому удавалось взгромоздиться выше всех. Остальные смеялись, аплодировали, строили новые пирамиды, которые распадались так же мгновенно, как возникали, – и весь этот шумный хоровод не имел ни конца, ни начала.
Только огромные платаны молчали, поглядывая на все это безудержное веселье да сосредоточенный Колумб высился на своей колонне над морем. Но даже платаны выглядели необычно, потому что ночное небо было освещено так ярко, что они отбрасывали тени, как днем.
Морской ветер гулял по бульварам, остужал разгоряченные тела, подхватывал пышные юбки женщин, и без того взвихренные пасодоблем.
Все убыстряя шаг, Андрей шел через толпу к морю; Аля едва поспевала за ним. На минуту ей показалось, что его белая рубашка исчезла, что он растворился среди множества людей.
– Почему ты молчишь, Андрей? – в отчаянии воскликнула она ему вслед. – Куда мы идем?
Он остановился, услышав ее голос.
– Извини, – сказал он. – Никуда не идем, просто так. Гуляем.
– Почему ты молчишь? – повторила Аля.
– Потому что не хочу говорить то, чего ты от меня не ждешь, – ответил он.
Где-то она уже слышала эти слова, но где, от кого – этого Аля не могла сейчас вспомнить. Отчаяние захлестывало ее, отчаяние подступало к горлу, но не могло пролиться слезами.
Андрей стоял прямо перед нею, он чудом возник из шумного круговорота этой ночи – а ей казалось, что он исчезает снова, на этот раз безвозвратно… И не схватишься больше за штанину его светлых летних брюк.
За столик какого-нибудь кафе можно было сесть в любом месте, не делая ни шага в сторону. Андрей и сел, где стоял, в белое плетеное кресло. Аля машинально присела на кресло, стоящее рядом.
– Андрей, – собравшись с силами, выговорила она, – я все-таки должна тебе сказать… Я завтра уеду, утром, кажется, есть рейс на Москву, и я…
– Утром прямых нету, – сказал он. – Первый будет в шесть сорок через Париж, но на него уже нет билетов.
– Это все равно, – почти не слыша его, сказала она. – Тогда днем, это неважно. Я только хотела тебе сказать, что я…
Но теперь она уже не знала, что хотела ему сказать. Говорить, что любит его – сейчас, сквозь людской шум, смешивающийся с шумом моря, – было невозможно. Еще невозможнее было сказать о ребенке… И что тогда? Объяснять, почему так безжалостно разговаривала с ним по телефону?
Все не имело смысла, когда он говорил таким спокойным голосом и так смотрел на нее, что она не видела его глаз в мелькании огней.
– … только хотела сказать… – задыхаясь, повторила она.
– О чем ты думала, Аля? – вдруг спросил он, так резко, что она замолчала на полуслове. – Там, когда на крылечке сидела?
– О трамвае, – непроизвольно вырвалось у нее.
– О трамвае? – Какие-то живые нотки впервые мелькнули в его голосе. – О каком еще трамвае?
– То есть не о трамвае, – смутилась она. – Тебя не было, я вспомнила про Гауди, про трамвай…
Наверное, она выглядела сейчас не менее глупо, чем когда сидела на асфальте, вцепившись в его штанину. Аля тут же пожалела о своих бестолковых словах…
И вдруг он рассмеялся!
После всех потрясений этого вечера, этой ночи она ожидала чего угодно – только не его смеха. Андрей смеялся так громко, так безудержно, что улыбнулся даже официант, давно уже подошедший к их столику.
