Пока она так глупо размышляла бог знает о чем у зеркала, до назначенного Винсентом времени осталось полчаса. Значит, она неизбежно должна была опоздать. Рената терпеть не могла куда бы то ни было опаздывать, потому и рассердилась на себя за бессмысленность и странность своего промедления.
Она торопливо застегнула узкое, в три нити под самую шею, колье из серого жемчуга, набросила на плечи бледно-серый шелковый палантин и, больше в зеркало даже не взглянув, вышла из комнаты.
Все-таки она в последний раз была в «Европейской» так давно, что успела забыть ее почти совершенно. И роскошный мраморный холл, и величественную лестницу архитектора Лидваля, и главный зал с высокими витражами, с летящей по розовым облакам Аполлоновой колесницей…
После лидвалевской широкой Рената поднялась еще по узкой деревянной лестнице в отдельный кабинет – в ложу, которая нависала над залом. Зал выглядел сверху особенно торжественно – сверкал его мрамор, еще ярче сверкали хрустальные люстры, таинственно мерцала старая зеленоватая бронза, ярко, как елочные игрушки, поблескивали огромные старинные китайские вазы, которыми он был украшен.
Рената увидела Винсента сразу, как только поднялась в ложу, хотя за столом он сидел, конечно, не один. Но Рената увидела только его, и это ее поразило, и еще больше поразила ее радость, которая при этом сжала ей сердце.
Ведь она и видела-то его в четвертый раз, и что могло значить в ее жизни такое краткое и случайное знакомство! Ну да, в первый раз она увидела его, когда он привез в больницу свою актрису Лену Новикову, во второй – когда приходил однажды навестить роженицу, в третий – после премьеры, на которую он пригласил Ренату как врача своей актрисы, что было с его стороны совершенно естественно, и вот сегодня – в четвертый раз.
«Любовью с первого взгляда это, по крайней мере, считаться не может», – подумала Рената.
Ну как, ну с чего вдруг подобная мысль могла родиться у нее в голове? Как будто дело в том, с первого взгляда или не с первого! Да какая вообще может быть любовь?!
В ложе было прохладно. Идя по проходу между столами, Рената стянула у себя на груди палантин. Как будто его невесомая, неощутимая ткань могла ее согреть.
Винсент поднялся из-за стола и пошел ей навстречу. Ей показалось, что он идет слишком быстро. Или это она шла слишком быстро?..
Они остановились в шаге друг от друга, как будто в одну и ту же минуту наткнулись на какое-то препятствие, и посмотрели прямо друг другу в глаза с такой растерянностью, которой ни один из них от себя не ожидал. Рената, во всяком случае, точно ничего подобного от себя не ожидала. Она растерялась от того, что почувствовала в эту минуту.
– Я рад, что вы пришли, – наконец произнес Винсент. – Я благодарен вам, что вы пришли.
– И я… – Никогда в жизни она не казалась себе такой беспомощной в словах, да и во всем своем поведении! – Я тоже очень рада… Я скучала о вас!
Эти слова вырвались у нее так неожиданно, что она не успела их остановить. Оставалось лишь надеяться, что он все-таки не совсем точно понимает строй русской речи и поэтому примет их за обычные слова вежливости.
Винсент улыбнулся. Можно было сердце отдать за такую улыбку.
– Проходите. – Он легко, осторожно взял ее под локоть. От его руки исходило тепло; Рената почувствовала его сквозь шелк палантина. – Это Рената Флори, – обратился Винсент ко всем собравшимся. И, снова обращаясь к одной лишь Ренате, сказал: – Мы оставили для вас вот этот стул.
Он кивнул на свободный стул рядом с тем, с которого только что встал сам. Но прежде чем Рената успела подойти к этому стулу, какой-то молодой человек вдруг резко поднялся со своего места на противоположной стороне стола и уселся на него. Теперь свободных мест, которые находились бы рядом, за столом не осталось.
Молодой человек смотрел на Ренату вызывающе: мол, что ты, интересно, будешь делать – со стула меня сгонять? Весь вид его был каким-то нервным, но взгляд при этом – холодно-трезвым. Это было особенно заметно по тому, что большинство участников компании уже производили впечатление людей крепко выпивших и успевших расслабиться. Да и тосты все, похоже, уже отзвучали, и выпивка шла теперь непрерывно.
Молодой человек откинулся на спинку стула, словно подтверждая, что никто его с этого места не сдвинет.
«Детский сад какой-то! – сердито подумала Рената. – Игры для младшей группы».
Бороться с кем бы то ни было за свободный стул она, конечно, не собиралась. И рассердилась только на себя – за то, что испывает в этой дурацкой ситуации какую-то необъяснимую досаду. Да ничего не надо в такой ситуации испытывать! Ее ли это дело?
Высвободив локоть из руки Винсента и не обернувшись на него, Рената обошла стол и села на свободное место. Винсент постоял немного у стола – вид у него при этом был какой-то странный. Может быть, растерянный? Потом он сел на свой стул, и при этом вид у него стал уже понурый.
Чувствуя, что досада ее никак не проходит, Рената обвела взглядом стол. Лены Новиковой среди собравшихся не было.
«Плохо еще себя чувствует, наверное, – подумала Рената. – Интересно, лекарства она хоть пьет?»
И тут же поняла, что совершенно ей это неинтересно. И что подумала она об этом машинально – так, скользнуло что-то по краю сознания.
Эта машинальность удивила Ренату. До сих пор мысли о работе заполняли ее голову постоянно, и она так привыкла к этому, что теперь собственная голова показалась ей пустой как воздушный шарик. Или нет, воздушный шарик ведь не пустой – он наполнен каким-то легким газом, гелием, кажется, да, легким гелием… Ей тут же показалось, что и ее голова наполнена теперь каким-то легким газом. И что этот газ – растерянность.
Тем временем разговор за столом приобретал все более бурный характер. Это был уже не разговор, а спор.
– Все образы давно существуют в ноосфере, – постукивая вилкой по краю тарелки – наверное, для большей убедительности, – говорил полноватый, неуклюжий парнишка; в спектакле он играл Алешу Карамазова. – Их надо только уметь оттуда взять.
Прагматизм, прозвучавший в этих словах, был так по-юношески наивен, что, будь у нее другое настроение, Рената улыбнулась бы. Но сейчас настроение у нее было плохое, она старательно обходила взглядом Винсента, ей было не до улыбок, и слова мальчика ее не развеселили.
– Кому надо, те уже все взяли, – возразил другой парень, высокий и ладный; он играл старшего брата Митю. – Нам с тобой ничего не оставили.
В отличие от пылкого Алеши этот выглядел мрачным.
«Просто выпивка на всех по-разному действует, больше ничего», – раздраженно подумала Рената.
Ей неприятно было сознавать причину своего раздражения.
– Это кто же, например, чего взял? – удивился Алеша.
– Например, Достоевский. Чего, чего… Да ничего! Взял и «Карамазовых» написал.
В их разговоре была такая неизбывная бессмысленность, которую, как показалось Ренате, невозможно было списать на пьяное состояние собеседников.
– Да просто повезло ему! – вдруг услышала она. – Просто реально повезло.
В отличие от вяловатой растянутости, с которой звучали голоса Алеши и Мити, этот голос прозвучал резко, даже как-то зло. Обведя взглядом стол, чтобы понять, кто произнес эту фразу, Рената встретила холодный взгляд того самого худого парня, который зачем-то пересел на приготовленный для нее стул. Он играл Ивана Карамазова; теперь она это вспомнила.
– Кому повезло? – спросил Алеша.
Похоже, он был тугодумом, и не только из-за водки, которую то и дело подливал себе в стакан, предназначенный для минеральной воды.
– Достоевскому, – усмехнулся Иван.
– В каком смысле? – поморщившись от проглоченной водки, снова спросил Алеша.
– Повезло, что эпилептик был. Как припадок накатывал, так он же практически в другой мир переходил. Потом бери да пиши что видел – не вопрос.
Иван тоже говорил со слегка растянутыми интонациями, но не от вялости или водки, а от злой
