неожиданно, слишком быстро произошло ее к этой жизни приобщение.
Эта робость помешала ей войти в зал к самому началу репетиции. Рената решилась открыть дверь, когда на сцене уже происходило какое-то бурное действо.
Двое мужчин стояли посередине площадки. Тот из них, что был повыше ростом, произносил кровожадным тоном какой-то мрачный монолог.
– «Ему ты череп размозжи поленом, – услышала Рената. – Иль горло перережь своим ножом, иль в брюхо кол всади…»
Все это звучало так зловеще, к тому же актер утробно рычал, изрыгая угрозы… Рената даже поежилась.
«Впечатляюще получается!» – подумала она.
Но, взглянув на Винсента, который сидел за низким столиком в проходе между зрительскими креслами, она сразу поняла, что на него этот рык впечатления не производит.
Вдруг он встал и тремя широкими шагами прошел к сцене, и тут же не взбежал даже, а взлетел на нее.
– Нет! – резко произнес он. Рената никогда не видела его таким сердитым и даже не предполагала, что он может таким быть. – Вы говорите очень однообразно! Ничего внутри!
– А что уж такого особенного внутри у Калибана? – пожал плечами актер. Голос у него оказался совсем не хриплым. – Это же полуживотное. Грубость, больше ничего.
– Но это не так! – сердито воскликнул Винсент. – Что он скажет через две сцены? – Его голос вдруг стал тихим и даже печальным. – Он скажет: «Ты не пугайся: остров полон звуков – и шелеста, и шепота, и пенья; они приятны, нет от них вреда. Бывает, словно сотни инструментов звенят в моих ушах; а то бывает, что голоса я слышу, пробуждаясь, и засыпаю вновь под это пенье. И золотые облака мне снятся, и льется дождь сокровищ на меня… И плачу я о том, что я проснулся». – Его глаза сверкнули, и по лицу вдруг пробежала волна боли – так, словно голоса и звуки, о которых он говорил, были им физически ощутимы. Рената ясно увидела это, хотя сидела довольно далеко от сцены. – Это говорит полуживотное? Но нет!
В его глазах, в голосе, в каждом его движении, и не в движении даже, а просто в развороте плеч было столько страсти, что она испугалась.
Хотя непонятно, отчего вдруг возник у нее внутри этот страх. Ведь все это было так сильно, так красиво! Но та боль, которую Рената мимолетно, но отчетливо видела только что у него на лице…
– Еще раз, – сказал Винсент. – Это надо говорить со всей силой. И со многими чувствами – разными чувствами.
Он сбежал по лесенке в зал и пошел к своему столику. Но вдруг обернулся.
– Да! – сказал Винсент. – Ведь Калибан еще и любит. Я думаю, он любит Миранду. Только он не знает, что делать со своей любовью. Он совсем не умеет любить, и это его мучает, так сильно мучает…
Он сделал шаг к сцене, прижал руку к груди, может быть, хотел показать, как сильно мучает Калибана любовь, – и вдруг остановился, замер… И мгновенно, без единого слова больше, без единого движения, упал на пол. Навзничь упал.
По залу пронесся испуганный вздох. Актеры высыпали на сцену из-за кулис и замерли, словно их охватил столбняк.
Оцепенение охватило всех. Но Ренату оно охватило лишь на мгновение.
И как только прошло это страшное мгновение беспомощности, она вскочила и попыталась выбежать в широкий проход, разделяющий зал на две части. Но выбежать, то есть оказаться рядом с Винсентом сразу, было невозможно: кресла в зале были сдвинуты тесно, она бестолково билась о них коленями, от этого их сиденья откидывались, мешая ей, вдобавок она зацепилась юбкой за какой-то гвоздь, или болт, или винт…
И все время, пока она преодолевала какие-то дурацкие препятствия, Винсент лежал на полу перед сценой, а актеры стояли на сцене в таком столбняке, как будто играли финал «Ревизора», и от всего этого можно было сойти с ума, и она не понимала, как же все-таки не сошла с ума до тех пор, пока не выбежала в проход под треск своей рвущейся юбки!..
Рената упала на колени, приподняла голову Винсента. Бледность, которую она заметила на его лице еще утром, стала теперь какой-то пронзительной. Вокруг губ и на висках это была уже и не бледность даже, а синева.
«Как же я сразу, тогда же не догадалась?! – мелькнуло у нее в голове. – Дура! Самовлюбленная дура!»
Наверное, надо было подумать – не самовлюбленная, а просто влюбленная, ведь она не придала значения его утреннему состоянию именно по этой причине… Но на уточнение своих мыслей у Ренаты не было времени. Да и мыслей у нее в голове сейчас не было – точность ее действий не от них зависела.
Она никогда не работала в кардиологии и сердечные болезни только изучала в институте. Но признаки сердечного приступа были ей знакомы – слишком часто приходилось их наблюдать, принимая роды. И она хорошо знала: не стоит рассчитывать на то, что удастся оказать помощь подручными средствами. В таких случаях или повезет и человеку помогут профессиональные реанимационные мероприятия, или не повезет и не помогут. Или он вообще не доживет до приезда врачей…
– «Скорую» вызовите! – крикнула Рената.
Краем глаза она заметила, что немая картинка наконец нарушилась. На сцене поднялся шум, актеры начали спрыгивать в зал, бросились к ней с Винсентом… Он по-прежнему лежал неподвижно. От того, что Рената пыталась делать ему искусственное дыхание, синева не исчезала с его висков. И голова его безжизненно лежала у нее на коленях, и лоб был белый как мрамор, и как мрамор холодный.
– Чем помочь? – встревоженно спросил мужской голос.
Рената узнала его – он только что звучал на сцене. Но кому этот голос принадлежит, она не понимала. Она ничего не понимала, кроме того, что Винсенту невозможно помочь. Ничем!
– А что это с ним, а? – произнес женский голос, молодой, с растянутыми равнодушными интонациями.
– Ужас какой! Разве можно было так надрываться? Обыкновенная же репетиция…
Этот голос тоже был женский, но немолодой и потому сочувственный.
– «Скорую»!
Рената крикнула снова и на этот раз сама расслышала в своем голосе отчаяние.
– Побежали уже к телефонам, побежали. – Рядом с ней на корточки присела актриса в черном гимнастическом трико – та самая, с растянутыми интонациями. – Мы же телефоны в гримерках оставляем. Сейчас врачей вызовут. А он что, умрет? – опасливо спросила она.
Рената убить ее была готова за этот вопрос и за эту опаску в голосе! Такая опаска появляется в голосе равнодушного человека в ответ на чужое несчастье. Рената всю жизнь ненавидела отвратительную природу такой опаски: желание избежать мелких затруднений в собственной жизни, пусть даже ценой жизни чужой.
– Он не умрет, – не глядя на девушку в трико, резко бросила она.
Конечно, ничего не надо было на этот вопрос отвечать. На гнусный этот вопрос! Или просто Рената ненавидела сейчас весь мир? Да нет, никакого ей не было дела до всего мира – расстегнув Винсенту рубашку, она массировала его грудь. Она делала это почти машинально, просто для того, чтобы хоть что- нибудь делать. Сердце у него все-таки билось, но вряд ли непрямой массаж мог сейчас оказаться панацеей.
Время стучало у нее в висках, только время! Секунды, минуты…
– Я уже вызвал! – Рядом с Ренатой присел на корточки худой высокий парень. – Я по телефону сразу сказал, что у него сердце. «Скорая», если сердце или кровотечение, то быстрее приезжает, я точно знаю, у меня сестра сердечница.
Он старался ее успокоить, но голос у него самого испуганно дрожал.
Винсент лежал неподвижно. Хоть ресницы бы дрогнули! Ничего, ни единого движения… Но пульс у него все-таки был, правда нитевидный; Рената все время держала его за руку, словно боялась, что, отпусти она его запястье, и эта ниточка сразу исчезнет.
– Может, его куда-нибудь перенести? – спросила женщина – та, немолодая, с сочувственным голосом. – Нехорошо, может, на полу…
