Табб говорит:
— Я знаю дорогу, дойду и сам.
— Нет, — говорит Гарфилд. — Одного я тебя не пущу. — Дрожащими руками он затягивает повязку, обтирает Таббу лицо марлей.
— Ладно, — говорю я. — Отведи его к доктору Саймону и сразу же возвращайся. Ты тут понадобишься.
Раненый встает, взгляд его устремлен куда-то вдаль, двигается он с трудом; Гарфилд помогает ему — поднимает ноги Табба одну за другой, как ноги куклы, опускает по очереди на землю.
— До скорого, Бесс, — говорит он.
Теописто, взглянув на меня, спрашивает:
— Mal herido?[142]
— Creo que no[143].
— Buen chico[144]. — Si[145] .
Бесси «говорится в записке», перестраиваю взводы, выдвигаю фланги. Оставайся на месте до темноты, потом переведи штабных на новые позиции. Пошли в штаб за боеприпасами (для винтовок и пулеметов). Лопоф.
Антонио Антон Пастор совсем выдохся, он трясется всем своим пухлым телом, но честь отдает по- прежнему уморительно четко и, как всегда, делает шаг назад, когда я передаю ему ответную записку для Аарона. Я посылаю с ним Хоакина, и, оставив на Теописто командный пункт (в конце концов, он за него отвечает!), мы с Кёртисом кружным путем идем в штаб батальона за боеприпасами. Джордж Уотт сказал, что их подвезут на муле с минуты на минуту. Эда Рольфа нигде не видно, мы околачиваемся там до тех пор, пока не убеждаемся, что боеприпасы на подходе, потом идем восвояси.
На полпути мы встречаем Вана Патагана, он тащит на спине посыльного Хоакина. Испанскому парнишке прострелило ногу. Ван, качая головой, говорит:
— Там дела плохи; мы пытались пробиться по винограднику, и его ранило.
Хоакин просит Вана идти быстрей: он очень напуган, по его лицу текут слезы, но, несмотря на тяжелую ношу, Ван Патаган не торопится.
— Знаете про Кукалотиса? — спрашивает он. — И про Маддена и Лино тоже?
— Да, — говорим мы.
— Аарон молодчина, — сообщает Ван.
— Por favor, — просит Хоакин, пиная его здоровой ногой, — portame al medico, camarada[146].
— Не дрейфь! — говорю я.
— Que dices?
Они уходят, мы с Кёртисом добираемся в темноте до командного пункта — там уже собрались остальные штабные, включая парикмахера и каптенармуса Лару; мы собираем их, идем искать свою роту. Гарфилда нигде не видно…
Даже в темноте заметно, что батальон расположен подковообразно. Я стою в центре подковы, лицом к ее полукружью, посреди виноградника, который все время простреливается. Слева невысокая лесистая гряда, за ней, на холме, метрах в шестистах, окопались фашисты. Прямо перед нами посреди виноградника, в небольшой куще деревьев, мы разместили парочку пулеметных гнезд под командованием Джорджа Кейди (он заменяет раненого Джека) и Ната Гросса; пулеметчиком у них красноглазый грек Скарлеттос и восемнадцатилетний паренек по имени Чарли Бартолотта. Они сидят совсем одни посреди виноградника, с трех сторон их окружает противник. Справа от нас еще один лесистый холм, еще дальше вправо позиции 3 -й дивизии (целиком испанской), напротив нее Вильяльба — с ее церковной колокольни фашистский пулеметчик наносит дивизии чувствительный урон.
— Тебе придется бегать всю ночь между нашими позициями и 3-й дивизией, — говорит Аарон. — Ты один знаешь, где она расположена. Держи с ними связь примерно раз в час. А покуда посиди, отдохни.
За холмом, где стоит наша пулеметная рота, множество бойцов из первой и второй рот лежат прямо на земле, стараются заснуть. Повсюду раскидан всевозможный скарб, в одном из мешков мы обнаруживаем даже кисет с табаком, табак делим на всех; находим сардины и тунца в банках. Холодно, мы измучены, голодны, но поспать не удается.
— На рассвете пойдем в атаку, — говорит Аарон и тычет рукой в холм слева. — Получен приказ взять холм через дорогу.
Продолжая разговор, мы роемся в брошенном рюкзаке, находим еще табак и ранец одного из наших посыльных, который был ранен. Аарон берет его военный билет и кладет в карман, я прячу небольшой бумажник — может пригодиться. «Бедняга Хуан, — говорит Аарон, — крепко ему досталось». Мы садимся, молча курим табак этого парнишки, потом встаем и переходим на лесистый островок, где командуют Кейди и Гросс, садимся рядом с ними и потихоньку болтаем, жуем найденную ими лососину. «Я, пожалуй, пойду, — говорю я Аарону. — Почему бы тебе не поспать?» — «Постараюсь», — говорит он, ребята дают ему одеяло.
Тоскливо брести ночью по открытой местности (сегодня светит луна), красться между виноградными лозами, взбадривая себя надеждой, что вражеские снайперы тебя не засекут, и все же во время одного из четырех моих ночных переходов они явно замечают некое движение в винограднике и дают по мне несколько выстрелов; приходится довольно долго лежать пластом. Я думаю об Аароне, который спит сейчас в пулеметном гнезде, и о том, как все обернется утром, когда мы пойдем в атаку. Ведь пока мы столкнулись только с их арьергардом, а это детские игрушки по сравнению с тем, что нас ждет дальше. Во время одного из моих переходов через лесок — он чуть выше по склону, чем та тропка между двух каменных стен, за которыми мы укрывались поначалу, — нахожу остатки чая Харолда Смита «Уайт роуз» и пиленый сахар и распихиваю это добро по карманам. Смит был очень огорчен пропажей, он отдал свой рюкзак на сохранение парикмахеру Анхелю, а тот с тех пор не попадался ему на глаза. Где-то на холме, у подножия которого спят бойцы, спит вечным сном и грек Ник; я думаю о нем, о Маддене, о Лино, с лица которого не сходила горькая усмешка…
…Я еще сплю, когда с вершины нашего холма в первый раз идут в атаку. Аарон меня не будит, но звуки стрельбы сотрясают воздух, земля дрожит от рвущихся мин и артиллерийской пальбы, и я просыпаюсь. Однако когда я встаю, оказывается, что батальон уже ушел в наступление. Здесь остается совсем мало бойцов, да и те, похоже, сами не свои. Одни держатся крайне напряженно, другие с напускной лихостью. Я ищу Аарона, но его нигде не видно. Ищу нашего комиссара Харолда Смита, но Кёртис, грызя ногти, говорит, что он тоже пошел в атаку. Я кидаюсь наверх, пригнувшись, бегу к гребню холма, смотрю из-за дерева вниз. И ничего не вижу.
Чтобы достичь лесистого подъема на холме, занятом фашистами, нашим бойцам надо пересечь дорогу на дальнем склоне нашего холма, сбежать вниз по засаженному виноградом, разбитому на террасы склону и сделать бросок метров этак через триста пятифутовых лоз. Стрельба идет сильная, мины беспрерывно ложатся на задний склон нашего холма. Я спускаюсь вниз по склону и залегаю в небольшой выемке под деревом. В небе неожиданно появляется эскадрилья вражеских самолетов черного цвета — одномоторных, с низко расположенными крыльями; они налетают с тыла, пикируют на холм, который мы оставили, все четыре пулемета стрекочут вовсю. Они скрываются за холмом, взмывают вверх, ложатся на крыло и возвращаются к нам в тыл, взлетают еще выше, делают полубочку, полупетлю и снова висят над нами. Очень красивые, они повторяют свои маневры минут пятнадцать, потом улетают. Наша пулеметная рота на левом фланге обстреливает самолеты, потом стрельба прекращается, и выстрелы доносятся лишь со стороны фашистов — беглый огонь из винтовок, пулеметов, минометов: мины летят так высоко, что их приближения не слышно, а раз их не слышишь, значит, готов (не вполне, конечно) к тому, что они угодят в тебя в любую минуту. Поэтому разумнее оставаться на месте в надежде, что мина не шлепнется у твоих ног и не разорвет тебя на клочки.
Появляется Аарон вместе с Диком Рушьяно, у обоих осунувшиеся, мрачные лица. На этот раз у меня хватает ума не задавать вопросов; Аарон с Диком садятся рядом со мной, и некоторое время мы сидим
