– Так возьми ее... Но со мною вместе!
– Нет, мне нужна любовь всего человечества. Знаю, что я ее не получу, и... Екатерина Ивановна, – произнес он душевно и мягко, – не мешайте мне погибать сообразно моим наклонностям.
Он низко поклонился ей. И пошел обратно в кабак. Она крикнула ему в спину, как нож всадила:
– Мир не вздрогнет, когда вас не станет!
Он обернулся – величаво, как Нерон на площади Рима. Жест руки его, посланный к небу, был непередаваем – так великие трагики прощаются с публикой, покидая сцену.
– Мир – во мне самом! – провозгласил он торжественно.
Дверь кабака раскрылась, принимая его с любовью, и закрылась за ним со скрипом. Эльяшева в волнении тянула и тянула на руку перчатку, уже давно натянутую до предела.
– Черт с тобой, чуди и дальше... – сказала она. – Если б мне было шестнадцать, я бы еще убивалась. Но мне уже тридцать два, и надо подумать, как жить дальше...
Вернулась в контору и там снова увидела Стесняева.
– Покупай же ты, шут гороховый. Чем скорее, тем лучше...
Утром ее разбудил звон бубенцов. Мимо пронеслась тройка, в которой сидели два жандарма. Между ними, сгорбясь, поместился уездный секретарь. Возле ног его лежал жалкий скарб в свертке.
Увидев в окне Эльяшеву, Вознесенский весь вскинулся, но четыре руки тут же заставили его снова опуститься.
И он больше ни разу не обернулся. Долго еще звенели, почти ликующие, бубенцы. Потом и они затихли за лесом.
– Еду, – сказала себе Эльяшева. – Еду... в Петербург!
...................................................................................................
– А вам – в Тобольск, – сообщили Вознесенскому в губернском жандармском управлении.
Ему зачитали решение о ссылке. Он выслушал спокойно.
– Вопросы, господин Вознесенский, у вас имеются?
– Как можно жить, не имея вопросов? Конечно, имеются.
– Пожалуйста.
– А на каком языке осмеливаются разговаривать обыватели богоспасаемого града Тобольского?
Жандарм с удивлением пожал плечами, крутанул аксельбант:
– Естественно, говорят на великороссийском языке.
– Тогда почему же вы меня Тобольском наказуете? Вот если бы сослали в Гвинею или на острова Таити, где по-русски никто ни в зуб ногой, тогда, смею заверить вас, мне было бы страшно. Там я до конца бы ощутил весь ужас положения ссыльного...
– Вам, – объявили ему, – в виде особого исключения, губернатор разрешает отправиться в ссылку на собственный счет.
Вознесенский (гордец!) таких подачек не принимал:
– На свои деньги изучать географию отечества я не желаю!
– А тогда ждите, когда соберем этапную партию. Пойдете с каторгой... на аркане... пешком... как собака!
– Вот это уже по мне, – с иронией поклонился Вознесенский.
Из тюремного замка его под расписку выпустили, велели приискать для себя в городе временный постой – и жить до этапа не шумствуя, трезво и праведно. Архангельск был засыпан приятным снежком. Вовсю торговали ряды и кабаки, корабли дальних странствий, убрав паруса, готовились вмерзнуть в лед до весны.
Вознесенский снял частную комнату для постоя, и тут его навестил товарищ по шенкурскому житию – Игнатий Корево.
– А-а, бандит! – расшумелся Корево сразу. – Наконец-то и тебя за цугундер взяли... А у меня, брат, запой, – похвастался он. – Живу адвокатурой, небогато. Но мы выпьем... Едем!
Поехали. А куда – Вознесенский не спрашивал, ему было все безразлично. В санках, правя лошадьми, сидел сам адвокат. Корево еще в 1866 году, как только раздался выстрел Каракозова, добровольно явился в полицию с повинной... Всех предал! За это-то легче других отделался. Адвокат. Лошади. Сам правит. Запои!
– Стой! – гаркнул Вознесенский, выскакивая из санок напротив лавки. – Конфет хочу... Сколько лет не ел их!
– Вина купи, – велел ему с козел Корево. – Да побольше. Бери с запасом. Вся ночь впереди... Слышишь, Касьяныч?
– Слышу. – С коробкою конфет и тремя штофами секретарь вернулся в сани, запахнув шубу. – Гони, Игнатка, во всю прыть!
Напротив дома губернатора Корево придержал рысаков, вынул револьвер. Стал сыпать пулями направо и налево, распугивая выстрелами прохожих. Городовой, стоявший возле подъезда, поспешно юркнул в будку и носа наружу больше не показывал.
– Видал? – похвастал Корево. – Видал, как меня здесь все боятся? Я, брат, губернатора в руках держу... не пикнет!
– Валяй дальше, – равнодушно ответил ему Вознесенский.
Подъехав к дому, Корево еще в сенях сразу начал смертным боем лупить какую-то старую бабу. Отколотив ее, он провел Вознесенского в комнаты и сказал:
– А я ведь от тоски здесь женился... знаешь?
– Что же ты не представишь меня жене?
– А разве ты не видел, как я учил ее уму-разуму? Вот это она и была... крик души моей.
Сели за стол. Стали пить. Рядом с закусками лежали распечатанные пачки патронов. Корево все время палил из револьвера. Расстрелянные гильзы крутились на полу под ногами. Вознесенский мрачно следил за его стрельбой и думал: скоро ли настанет такой момент, когда Корево сунет в рот пулю, а револьвер свой зарядит конфетой? Наконец эта стрельба ему надоела.
– Ну, хватит, – сказал он. – Не мешай думать.
– Дурак! Ты что, думать сюда заехал? Налей-ка вот лучше.
Сцепив пальцы в замок, аж вены вздулись, Вознесенский уронил на руки свою кудлатую голову. Страдал. Мычал.
– Мммм... перестань! Перестань, а то расшибу об стенку...
Корево отложил револьвер – нарезал кружками колбасы.
– Ты стал плохой, – сказал он другу. – А был... куда там!
Вознесенский поднял лицо, искаженное болью:
– Слушай, как жить дальше? Ты знаешь... а?
– Знаю! Я, брат, давно уже все понял.
– Так научи... Как жить? А?
– Плюй! – ответил Корево. – Плюй сразу на все.
– Плевать на все? – переспросил Вознесенский.
– Именно так. В этой жизни надо плевать на все.
Вознесенский перегнулся через стол, плюнул в рожу Корево.
Корево сполз со стула на пол, встал на колени:
– Убери плевок с чела моего. Я уязвлен!
– Вот и выходит, что заврался ты, приятель, – злорадно сообщил ему Вознесенский. – Как же так? Витийствуешь ты, чтобы на все плевать в этом мире. А на тебя только разок плюнули, и ты уже... свинья свиньей стал, братец. Иди ближе... подползи ко мне на коленях.
Вознесенский задрал от полу угол грязного половика, обтер физиономию собутыльника. И поцеловал его в нос:
– Это уж так... прощаюсь, брат. Как жить – не ведаю!
– И я не знаю, – понуро отвечал Корево.
– Вот теперь ты настоящий! – похвалил его Вознесенский. – А раньше врал и бахвалился... Черт с тобой, постреляй еще немножко. Это иногда развлекает...
