Клавочка увел «Изяслава», «Автроила», «Гавриила».
Расстановка миноносных сил закончилась.
– Адвоката мне! – потребовал Старк у вестовых, и ему принесли стакан крепчайшего до черноты чаю с ломтиком лимона.
Еще ничего не было решено. Чтобы даром не пережигать мазут, эсминцы XI дивизиона встали на якоря в линию – вдоль меридиана Павастерорта, образуя как бы цепочку, ограждавшую Кассары. Около полудня Бахирев поднял флаг на «Баяне», пристегнул к своему хвосту пять эсминцев в кильватер и пошел к Ирбенам, где его встретил XIII дивизион Клавочки. С дивизиона отсемафорили на адмирала, что возле Домеснеса все чисто: немца нет! Пока они там болтались без дела, на Кассарском плесе – без них! – была перевернута самая яркая страница в летописи о Моонзунде...
Ходили в этот день лишь «новики», работавшие на нефти, а старые миноносцы, бравшие в бункера уголь, Старк придерживал на базах, ибо с них были взяты офицеры для пополнения комплекта кают- компании на «новиках». Так начинался этот день.
Но сначала молния блеснула над Церелем. По слухам батарейцы знали, что по Эзелю еще бродит 107-я дивизия, ночью слышалась отдаленная стрельба: генерал Иванов бросал дивизию на прорыв, и всюду она наталкивалась на плотные германские заслоны. Церель, таким образом, не был одинок в своем окружении...
Погода выдалась ясная, горизонт был чист. С вышки Церельского маяка Артеньев и Скалкин долго разглядывали безлюдье Ирбенского пролива. Сергей Николаевич сказал комиссару:
– И дальше бы так! Может, сто седьмая еще прорвется.
– Надо на флот рассчитывать – не оставят ведь...
Вскоре поступил доклад: видны тральщики. Артеньев, глубоко взволнованный, плюхнулся спиной в сиденье десятиметрового дальномера – самого мощного на Цереле, и спина сразу вспотела. Обняв штурвал, он всмотрелся в панораму и стал дико ругаться.
– Что там? – Скалкин уселся с ним рядом.
Артеньев отмахнулся. Десятиметровый был испорчен (может, умышленно), на Цереле остался плохонький дальномер системы «Барра и Струда», которому доверять нельзя. Но все же тральщики они разогнали огнем. Будут не тронуты мины в Ирбенах, значит, не пройдут через Ирбены дредноуты. Это понимали и немцы, а потому скоро небо над Ирбенами закоптили новые флотилии тральщиков.
– Кабельтов сто тридцать, – на глаз определил расстояние до них Скалкин.
Тревога была – хоть плачь. Плелись, покуривая, будто шли за пивом. Но зоркий глаз Артеньева отметил, что большевики четко и быстро заняли посты, и он испытал невольную благодарность к ним. Старший лейтенант подключил к сети электроревун. Отработав данные, замкнул цепь, ревуны замычали, и горловины пушек изрыгнули через Ирбены массу огня, стали и грохота. Не оглохнуть было нельзя, и скоро на Цереле все орали... Следом за тральщиками, поблескивая издалека, как прогулочные яхты, шли в прикрытии германские крейсера. Церель снова изгнал врага из Ирбен, и Артеньев сыграл в конце «дробь», велев поставить орудия «на ноль».
– Кажется, одному крейсеру врезали, – заметил Скалкин.
– Да вроде бы, – поморщился Артеньев. – Чуть-чуть недолеты, которые меня бесят. Но злиться на самого себя нет смысла: стрелял не я, а пушка... Теперь надо ожидать самого худшего!
На Цереле неожиданно появился фон Кнюпфер, и Артеньев доложил каперангу о своих соображениях: тральщики – признак нехороший... Фон Кнюпфер был удивительно спокоен и повел себя странно.
– Вы ошибаетесь, старлейт, – сказал он.
– Простите, я вас не понял.
– Ирбены не колыхнутся еще целую неделю.
– А зачем же они стремятся тралить Ирбены?
– Ну, это так... ради приличия!
Никаких указаний на будущее начальник обороны Сворбе ему не дал, но зато сообщил, что прибыли немецкие парламентеры.
– Минутку! – остановил его Артеньев. – Я теперь не один, у меня есть комиссар, и вопрос слишком щепетилен, чтобы нам, офицерам, решать его наедине. Пулю от своих я получать не желаю...
На общем собрании батарей Кнюпфер сказал:
– Подумайте как следует. Не кричите, что парламентеров – повесить! Немцы народ серьезный и таких большевистских шуток не понимают. Условия, – закончил Кнюпфер, – можете узнать у них же: немцы сейчас на перешейке и ждут делегатов от Цереля.
Самое правильное было бы – не ходить на встречу с парламентерами. Но разложение уже коснулось прислуги, слышались выкрики: «Сдаваться... чего уж там? Перебьют иначе как щенят. Какой год одно и то же, надоело. Берлин заодно поглядим. Немцы, чай, тоже не звери!» Слушая этот бред, комиссар сказал Артеньеву:
– Если этих идиотов послать на перешеек, они продадут Церель с потрохами своими. Потому нам идти надобно... обязательно!
Идти не хотелось. Тошно было. Но лучше пусть с парламентерами говорят командир с комиссаром, нежели разложившаяся шантрапа. Предусмотрительно старлейт китель снял, переоделся в солдатское. Парламентер был один. В чине майора саксонской пехоты. Прекрасно говорил по-русски и вел себя вежливо, без хамства.
– Условия таковы, – деловито сообщил он без проволочки. – Если на Цереле ни один винтик не будет сломан, если вы сдадитесь без боя, мы отвезем вас прямо в Германию... в самые лучшие города! – подчеркнул майор. – Обставим, конечно. Оденем в штатское. У каждого будет отдельная кровать. Даже тумбочка. Мыло дадим!
– Что мы, – не выдержал Скалкин, – мыла не видали?
Майор улыбнулся, посмотрев на фон Кнюпфера.
– И еще одно условие: если Церель не будет сдан вами, он просто исчезнет с лица земли. Пленных брать не станем. У нас и без того вашего брата хватает... все будут расстреляны.
Скалкин сунул кулаки в карманы бушлата.
– А вашего брата немца мы тоже знаем. Начитаны, наслышаны! И не все русские одинаковы. Церель будет драться. Вот когда разобьете нас, тогда делайте с нами что хотите. На-кось, выкуси!
Кнюпфер ходил за спиной майора, как кот возле сметаны.
– Послушай... ты! – сказал он Скалкину. – Ведь ты не приятеля своего встретил. В шалмане он с тобой не сидел и сидеть не будет... Как ты разговариваешь с официальным парламентером?
– Мы не желаем кровопролития, – заметил майор.
– А чего же тогда полезли на Моонзунд?
Майор кайзеровской армии любезно объяснил Скалкину:
– Да, это верно. Мы пришли сюда. Потому что мы, германцы, стремимся захватить как можно больше русской земли. Это нам необходимо, чтобы таким путем скорее добиться мира с вами. Поймите меня правильно: мы наступаем во имя вашего же блага!
Артеньев иезуитства терпеть не мог и сразу вмешался:
– В ваших рассуждениях, господин майор, нет логики.
– О, есть... ее достаточно, – ответил немец.
– Но она не железная.
– Может, золотая? – усмехнулся парламентер.
– Нет. Она кровавая...
Майор снова завел речь о простынях, о тумбочках, о мыле и прочих прелестях плена, но Скалкин повернулся спиной:
– Жидко пляшете! Давай, дядька, разойдемся по-хорошему: ты меня не знаешь, я тебя никогда не видывал...
Вернулись на Церель в подавленном настроении. Было страшно за каргопольцев, сидевших на перешейке. Чистота горизонта меркла во мгле. Германские крейсера вошли в соседнюю бухту Лео и методично гвоздили побережье, никого не убив и не ранив. Били просто так – кажется, для проверки
