Шестьсот балтийцев, сосредоточенных в движении к подвигу, вступили на предмостье тет-де-пона Орисарской дамбы. Их было всего шестьсот, и, следуя через дамбу, они понимали, что шагают по своей могиле... Смерть или победа! На Эзеле еще горели костры отступающих, к Моону пробилась часть данковцев, козельцев и мосальцев. Обнаглев, они требовали у флота кораблей...
Вишневский сказал кавторангу Шишко:
– Бахирев запретил брать их на борт, и адмирал прав: бегут ведь не лучшие, а только худшие. Так на кой черт с ними вожжаться? Но хороших бойцов флот обязательно выручит...
– Это справедливо, – согласился Шишко, благоухая. – Но мы останемся здесь, и ради нас корабли трепать не придется...
Витька Скрипов тоже хотел одного: спать, спать, спать.
Десантников с линкоров отпустили по домам – на корабли.
Из боя они выходили шатаясь. Не знали, как до родимой койки добраться. Карабины матросов раскалило в выстрелах, и, когда оружие бросали в мокрую траву, стволы шипели – с треском, как сало на сковородке... Орисарская дамба, прощай!
К ночи штабная «Либава» развернулась на рейде Куйваста. Среди множества бочек, возле которых отстаивались корабли, «Либава» искала в потемках бочку № 14. Транспорт вцепился в ее кольцо, и «Либава» недвижно застыла на рейде под тенью Моона. От этой засекреченной бочки по грунту Кассарского плеса тянулся кабель телефона на Даго; укрытый от глаза шпионов, он выпрыгивал из воды, чтобы на земле включиться в коммутатор батарей мыса Тахкона... Там, на мысе Тахкона, самой северной точке Даго, стоят такие же мощные батареи, что и на мысе Церель.
Михаил Коронатович Бахирев велел подсоединить телефон своей каюты к вилке на бочке № 14. Один из матросов прыгнул за борт «Либавы» на бочку, воткнул вилку в патрон – готово: можно разговаривать с Даго. Попивая остывший чаек, Бахирев сказал:
– Здорово, догомейцы! Кто у аппарата?
– Говорит начальник обороны острова Даго кавторанг Николаев. Сообщаю, что сегодня, еще до битвы эсминцев на Кассарах, немцы произвели попытку высадить десант...
– С боем?
– Без боя. Забрали свиней на хуторах и все теплые вещи у эстонцев. Искали шерсть. Даже клубки ниток и те у баб отнимали. Перчатки тоже снимали с жителей. За взятое не расплачивались... Ну, а как там, на Цереле? – спросил Николаев. – Меня, вы понимаете, это особенно волнует, ибо мы, тахконцы, ответственны за судьбу Моонзунда в той же степени, что и церельцы. Только до нас очередь в немецком графике еще не дошла.
– Церель держится, – отвечал Бахирев. – Я прерываю разговор с вами, ибо ко мне пришла делегация с линкоров...
Делегация с линкоров была большевистской. Возглавлял ее комиссар со «Славы» – матрос Андрей Тупиков.
– Погодите, – остановил его речь Бахирев. – Сначала скажите, как вы ладите с каперангом Антоновым? Он мне уже не раз жаловался, что нервы у него стали хуже, чем мочалки.
– Старик хороший, и дело свое знает, – отвечал Тупиков. – Вы не волнуйтесь, адмирал, наша партийная организация не из дураков состоит... Зачем же нам напрасно трепать заслуженного человека?
Делегаты пришли к Бахиреву с претензией:
– На «Славе» радисты перехватили радио с Цереля. Дело там – дрянь! Хотя и артачатся. А почему линкоры наши простаивают? Командам такое не нравится: мы же не пасхальные яйца, которые до следующего года хранить надо? Пускайте нас в оборот...
Адмирал выждал, когда Тупиков скажет ему все.
– Я вас понял. Это верно, что я придерживаю линкоры. Такова суть морской стратегии: линейные силы – главные козыри в игре, ими кроют последнюю карту противника. В этом вопросе не советую, комиссар, горячиться. «Слава» и «Гражданин» несут в себе потенциальную силу воздействия на события. Даже не участвуя в битве, они лишь своим присутствием охлаждают противника, чтобы он не слишком-то зарывался с нами... Вы меня поняли?
– Мы вас поняли. Но нас, линейных, три тыщи гавриков. Каждому в ухо вдувать эти истины большевики не могут. Дайте дело!
– Ладно. Пусть на «Гражданине» меняют белье...
Менять белье – значит, можно готовиться к бою. Того и ждали на линкорах. Делегация, радостно шумя, собралась уходить, но один матрос из ее состава, совсем молоденький, успел сладчайше вздремнуть на адмиральском стуле. Тупиков потащил его к дверям.
– Это наш, – пояснил Бахиреву. – Сосунок еще, но растет, будто на дрожжах. Вы уж извиняйте его: в десанте был, не спал двои сутки. Вот, как сел, так все дырки на нем и задраились.
Витька Скрипов окончательно проснулся только на катере, который, раздвигая тьму рейда, медленно пробирался среди кораблей.
– С адмиралом-то договорились? – спросил, зевая.
– Проспал, брат. Завтра «Гражданин» двинет к Церелю.
– Церель... у-у, как страшно! Это тебе не дамба...
Завтра покажет: быть Церелю или не быть.
Артеньев до полуночи принимал делегации.
– Мы не можем сражаться. Сдавайте батареи немцам.
Он посылал их к черту, и они мялись в дверях.
– Так мы, – спрашивали, – можем уйти с Цереля?
Но эти «делегаты» хотя бы спрашивали разрешения. Другая же часть прислуги, полностью деморализованная, вообще считала, что она свободна от всякого долга. Была глухая ночь, едва освещенная лучами прожекторов с моря, когда Артеньева вызвали в казарму для собрания. Он пришел в барак и сразу понял, что никакого собрания нет и не будет. С ним просто решили разделаться «как с последним препятствием, – писал он через несколько лет, – которое стоит на пути капитуляции». Посреди барака – ведро с самогонкой, люди подходили, черпали кружкой, пили и предлагали ему:
– Господин старлейт, хлебните для храбрости...
Артеньеву лучше бы молчать, но он заговорил:
– Пока вы еще не надрались до полного оскотинения, пока вы еще способны хоть как-то мыслить, я вам скажу все, что думаю. Церель будет сражаться и без вас! Вашей паники я не понимаю. Мы вчера стреляли как раз отлично, а немцы стреляли как раз отвратительно. Неужели даже этот факт не способен придать вам бодрости?.. Но после этого ведра мне говорить с вами не о чем. Вы хуже предателей! Предатель хоть берет деньги, а вы торгуете честью русского воина бесплатно... Сволочи вы и подонки!
Барак решил с ним разделаться, но эта речь, произнесенная сурово и чеканно, остановила убийц. В спину стали кричать:
– Дайте радиву, что мы не можем сражаться.
– Хорошо, я дам! Я сообщу Бахиреву все, как есть...
Вместе с комиссаром старлейт составил радиограмму на Куйваст: «Положение Цереля критическое. Ждем немедленной помощи. Приход флота к утру может спасти положение». Содержание этой шифровки Скалкин сознательно довел до гарнизона Цереля, и слабой надеждой на приход кораблей он все-таки удержал людей до утра.
Из бухты Менто, куда собирались все дезертиры и где еще качались миноносцы «Украйна» и «Войсковой», оттуда, из этой благословенной тиши, осененной белым флагом капитуляции (хотя капитуляции еще и не было), позвонил на Церель каперанг фон Кнюпфер:
– Я думаю, что пора вам начать расстрел[26] орудий. Начинайте выкатывать весь боезапас Цереля в Ирбены и... уходите.
– Рано, – ответил ему Артеньев. – Вы не беспокойтесь: нам ведь до Менто теперь так же далеко, как до луны. Есть еще честные люди на Цереле, и они не побегут...
На другом конце провода (в бухте Менто) раздался отчетливый зевок Кнюпфера, – вот от кого идет
