Марина Лунга. Мощное строение на пьедестале из отвесных скал, круто обрывавшихся в море. Незнакомец медленно перевел взгляд на северо-восток, на кусочек моря, отливавший всеми цветами радуги, и дальше, к треугольнику вулкана Стромболи, который в этот вечерний час торчал над горизонтом фиолетово-черным зубцом. От вершины треугольника к бледно-желтым неаполитанским небесам поднималась прямая струйка дыма, казавшаяся на таком большом расстоянии тонким волоском, который странным образом сгибался под прямым углом, словно дымок на детском рисунке.
– Стромболи, – пробормотал любитель кампари. – So you are not visiting Lipari as survivors in mourning?[6]
– No, – ответил Туриан вежливо, но отчужденно. – Why should we?
С какой стати этот парень решил, что они приехали сюда в качестве безутешных родственников какого- то умершего?
– Простите, – сказал англичанин, отпивая ярко-красный напиток. – Я-то вчера приехал сюда с острова Пантеллерия в качестве родственника, который, так сказать, не желает утешиться в своем горе. Понимаете ли, мой отец… Мой отец был убит здесь. Несколько лет назад.
– На этом острове? – мягко спросил Туриан.
– Да, сэр. Акулы напали. Гигантские акулы, blue-sharks. Акулы-людоеды.
Лулубэ широко раскрыла глаза, в которых появился черный блеск, и вступила в разговор:
– Здесь есть акулы?
– Извините, мадам. Не имею об этом понятия. – Англичанин допил стакан.
Туриан удивился:
– Простите, но вы только что сказали…
– Я сказал: акулы напали. Тогда.
– То, что в Адриатике водятся акулы, всем известно, – продолжила светскую беседу госпожа Туриан. – Но чтобы и в Средиземном море… Я и не знала.
– Зато мой отец знал. Но это его не спасло… Pagare, per favore![7] – Он расплатился и, уходя нетвердой походкой, на прощанье пробормотал: – До встречи! Hope to see you later[8].
– По-моему, он малость перебрал, – усмехнулся в бороду Ангелус.
– Кажется, я вчера малость перебрал? – с усмешкой сказал англичанин, подсаживаясь на следующий день за столик Турианов. – Наплел вам что-то несусветное про акул. – Он улыбался без всякого выражения (из-за очков), потом эта улыбка вдруг как-то съежилась и лицо его сделалось похожим на мексиканское седло: кусок кожи с украшениями из стекла. – Ужасно глупая шутка, должен признаться. И совсем несмешная. Моего отца убили здесь, в этой паршивой крепости. Во времена Муссолини это была тюремная колония для противников режима.
Лулубэ сообщила, что читала об этом у Мала-парте.
– Похвальная начитанность, – усмехнулся собеседник Турианов.
Его отец был одним из заключенных, продолжил он свой рассказ. (Каким образом англичанин оказался в этой ситуации, сын убитого ничего не сказал. Ничего не сказал он и о времени – до войны это было или во время нее.) После перехода маршала Бадольо на сторону антигитлеровской коалиции в крепости находились в заключении фашисты – итальянцы и немцы, потом лагерь закрыли, а сейчас там ведутся археологические раскопки. Раскопки – это его профессия. Но сюда он приехал просто посмотреть. Он работал по соседству, на острове Пантеллерия, который относится к сицилийской провинции Трапани, а сюда, на Липари, приехал на несколько дней, чтобы увидеть это, как он выразился, проклятое сооружение, где его отец окончил свои дни. Поскольку из-за своего мрачного прошлого остров все еще пользуется «дурной репутацией» и пока еще не подвергся новому, мирному нашествию германцев, то вот он и подумал, что Турманы здесь, как и он, занимаются поиском покойника. Он просит простить ему это заблуждение. Кстати, судя по акценту, супруги, так мило говорящие по-английски, наверное, приехали из Швейцарии?
– Угадали, – небрежно подтвердила госпожа Туриан.
– Однако у вас, мадам, вид, как у самой настоящей испанки, – сказал скрытый за черными стеклами очков англичанин. (Из-за отсутствия всякого выражения на его лице казалось, что и весь человек скрыт за этими черными стеклами.)
Подобные слова Лулубэ всегда слушала не без удовольствия.
– Значит, дело вовсе не в акулах? Ваш бедный отец погиб из-за чего-то другого?
– И да, и нет.
– Вам известно, как он погиб? – поинтересовалась Лулубэ.
– Он не погиб.
Туриан:
– Но вы же говорили…
– Он был убит. – Англичанин, приплывший сюда с Пантеллерии, как будто специально употребил безличный оборот, но его слова прозвучали очень определенно. – Ровно столько удалось разузнать английской секретной службе. Он пытался бежать. Прыгнул в море вон с той проклятой скалы. Он прекрасно плавал, мой отец. Как лорд Байрон… Хозяин, еще один кампари!
– И что же? – Широко раскрытые глаза Лулубэ отливали лихорадочным черным блеском.
Сицилианец, хозяин заведения, принес новый аперитив, и «непроницаемый» англичанин сказал:
– Прыжок удался. Но далеко отец не уплыл.
– В него стреляли? – У Лулубэ перехватило дыхание. (Это жадное любопытство, которое вызывала у нее всякая опасность, любопытство, от которого захватывает дух, было вполне в характере госпожи Туриан.)
– Нет. Нет. Нет, мадам. Они догнали отца на катере. И снова бросили в крепость. А потом шлепнули. – Последняя фраза совершенно выпадала из сдержанно-нейтрального тона его рассказа.
Он снял очки, и чета Турианов смогла наконец его разглядеть: перед ними предстал молодой человек весьма интересной наружности – светлые волосы на пробор, удлиненный череп, крутой широкий лоб, огромный, словно нависший над серыми глазами в необычных, прямоугольных глазницах, загорелое лицо и благородной формы нос, казавшиеся в сравнении со лбом довольно маленькими. Одетый в выгоревший светло-коричневый или, скорее, песочный полотняный костюм, он, вопреки обычным представлениям об англичанах, напоминал вулкан, который, в отличие от треугольного Стромболи, что высился над морем на северо-востоке, только прикидывается «цивилизованным», а на самом деле и не думает угасать. А может быть, такое впечатление складывалось из-за его взгляда, который излучал спокойную уверенность? Рядом с этим вулканом Ангелус Туриан казался еще более розовым, еще более похожим на облачко, бесплотным.
– Знаете, что такое обсидиан? – спросил англичанин, глядя в глаза Лулубэ и улыбаясь своей странной улыбкой, застывшей и одновременно живой.
– Вулканическая порода, – с готовностью отозвался Туриан.
– Правильно. Это черно-фиолетовый стекловидный камень, из которого состоит весь Липарский архипелаг, или, гм… Эоловы острова, как их называет Гомер. У вас глаза точно такого цвета, миссис…?
– Миссис Туриан, – представил Ангелус.
В ответ англичанин пробормотал что-то невнятное. Затем встал, расплатился и, уходя, сказал:
– Позвольте заплатить и за вас. See you later[9].
С этими словами он двинулся в сторону одинокой пинии, высокий, статный, плечистый мужчина, которого портило только одно – походка, казавшаяся странной из-за сутулости и непомерно длинных рук.
– Как-как его зовут? – шепнула Лулубэ.
– Кроманьонец, насколько я расслышал.
– Кроманьонец?
– Что-то в этом роде. Хотя, конечно, его зовут как-то иначе.
– А почему не Кроманьонец? Скажи мне, Херувим!
Ангелус снисходительно усмехнулся:
– Кроманьонец – это название древнего человека. – Выпускник Базельской гуманитарной гимназии, Ангелус охотно дал разъяснение. – Его откопали в одной пещере около французского селения Кро-Маньон.
