– Это ведь твои цвета, Херувим.
– Ты полагаешь?
– Ты сам такой, и твоя живопись такая же.
– Замечательно. Тогда давай приедем сюда как-нибудь с этюдниками, – мой, кстати сказать, совсем развалился и не идет ни в какое сравнение с твоим, поистине настоящим чудом техники…
– Надо будет посмотреть, может быть, на Липари продаются этюдники…
– Может быть. Так вот. Возьмем наши этюдники, сядем на корабль и поплывем в даль светлую в сопровождении военной охраны, чтобы потом разделиться – Лулубэ высадится на Вулькано, а ее супруг на Панарее, и тогда каждый из них сможет насладиться своим островом и запечатлеть его в нетленных образах. Договорились?
Когда они причалили к молу Марина Лунга ди Липари, на остров уже опустились прохладные сумерки, а в небе прорисовался тонюсенький месяц, повисший оранжевой загогулиной над самой крепостью. Госпожа Туриан невольно вспомнила о том, что рассказывал ей англичанин о своем погибшем отце.
«DEAR MRS. & MR. Т.
I AM WAITING DOWNSTAIRS. WOULD ENJOY TO HAVE DRINK WITH YOU» [12].
– Кроманьонец, – хихикнул Ангелус, обнаружив в дверях записку. – Мистер Неоантроп приглашает нас выпить, – сообщил он после того, как с трудом разобрал текст послания, написанного странно вытянутыми печатными буквами.
Археолог ждал их в траттории. Он сидел в самом дальнем углу, у окна, за большим круглым столом, на котором не было ничего, кроме самодельного подсвечника из дырчатого куска лавы с пятью свечами и пустой плетеной бутылки из-под вина. Заметив вошедших, он поднялся и, слегка наклонившись вперед, застыл – ни кивка головы, ни улыбки, ни рукопожатия, только короткое «hello».
Он признался, что приговорил в одиночку два литра капистелло, закусывая маслинами, но выглядел при этом совершенно трезвым и заказал на всех еще красного липарийского вина, салат из артишоков в оливковом масле, крабов и три порции canelloni al Quirinale, макарон со шпинатом (макароны – по совету синьора Априле, который, настоятельно рекомендуя это блюдо, для большей убедительности смачно причмокнул и закатил глаза). Госпожа Туриан тут же принялась старательно тараторить по-английски и расписала в красках, как они съездили на Вулькано, заметив по ходу дела, что пемзово-серный цвет острова похож на цвет его льняного костюма. Последняя реплика явно позабавила англичанина, лицо которого по- прежнему оставалось невозмутимым – ни тени улыбки, и только в глазах вспыхнули веселые огоньки. Вечерний бриз играл неровным пламенем свечей, и при этом свете его глаза, не прятавшиеся больше за очками, казались глубокими пещерами, в недрах которых плясали искры от костра.
Когда они, расправляясь с крабами, заговорили о том, что Панарея по своей окраске напоминает розовое мясо крабов, он сказал:
– Я был там вчера… С одним рыбаком. Я искал там… – оборвав себя на полуслове, он взял бокал и сделал глоток. – Этот рыбак рассказал мне, между прочим, об одном интересном явлении. Just under the pink colored cliffs, you see, под розовыми камнями водятся pink aragoste, лангусты, точно такого же розового цвета. Мимикрия. Подумайте, каким инстинктом, какой интуицией, если не сказать умом, должны обладать лангусты, чтобы избрать себе в качестве среды обитания именно этот остров… Между прочим, я не нашел того, что искал. Зато мой чичероне много рассказывал мне о разных способах общения в мире ракообразных. Про то, как раки свистят. Вы знаете Никиту Кру… Крушч-ч-ч-ч…
– Хрущева? – удивленно переспросил Ангелус.
– Вот именно.
– Да кто же его не знает! – сказала Лулубэ.
– В самом деле? Видите ли, я с некоторого времени вообще не читаю газет. Ограничил круг чтения информацией… э-э… о захоронениях, культурных захоронениях, и еще о возможности создания… Нет, о настоятельной необходимости создания новой картины мира. Но несколько лет назад я еще читал газеты, и тогда этот мистер Крушч – да, «Сталин» произносить было куда проще – так вот, этот мистер Крушч во время дружественного визита в Индию сказал примерно следующее: коммунизму придет конец, когда рак на горе свистнет. Объективно – это сомнительное заявление. Согласны? Потому что они, раки, очень даже умеют свистеть.
Турианы засмеялись.
– Я чувствую глубочайшее презрение к тем, кто ненавидит коммунистов исключительно по долгу службы. Но от государственных деятелей нашего времени, когда без науки ни туда и ни сюда, гм, да, и ни сюда, от них, тем более от правоверных марксистов, я желаю слышать научно обоснованные заявления. Потому что Европу погубил именно болтун. Самый гнусный болтун из всех болтунов на свете.
Ангелус:
– Вы имеете в виду Гитлера?
Англичанин счел излишним отвечать – и так ясно.
После того как хозяин, дон Априле, выслушав похвалу отменно приготовленным блюдам, ушел, англичанин полюбопытствовал:
– Как зовут хозяина? Доменико Априле? Это значит «апрельское воскресенье». Пятнадцать лет тому назад, в одно апрельское воскресенье… – Высокий лоб его при свете свечей отливал бронзой. – Лучше не буду.
В этот момент Лулубэ неожиданно задала вопрос:
– Скажите, мы вчера правильно поняли ва-а-ше имя, мистер Кро…? Кроман…?
– Кроссмен, – коротко ответил он, будто ему и дела не было до собственного имени.
– Разве вы не…? Вы сказали как-то иначе…
– Может быть, я сказал: «Кроссмен, Йен». Я всегда так представляюсь, если представляюсь вообще. Чтобы меня не путали с Ричардом Кроссменом, депутатом нижней палаты парламента. Это мой дальний родственник, он лейборист. Я и сам когда-то был близок к ним, когда еще жил в Лондоне.
– Ах, значит, «Кроссмен» Йе-е-ен, – то ли промяукала, то ли прохихикала госпожа Туриан.
– Простите, но позвольте задать вопрос. Вы находите, что имя Йен – очень смешное?
– Нет, мы просто не расслышали ваше имя. Нам показалось «Кроманьонец».
– Кроманьонец? – переспросил англичанин. В его глазах, напоминающих пещеры, плясали теперь огоньки беззвучного смеха. – А вам известно, что кроманьонцы – исконные жители этого архипелага? И что они бродили по Липари и по моему острову, Пантеллерии, как принято считать, приблизительно за три тысячелетия до того времени, когда здесь поселились древние греки и стали развивать промышленность, изготавливать орудия из местной вулканической породы, – он постучал пальцем по куску камня, из которого был сделан стоявший на столе подсвечник. – Из обсидиана, камня цвета глаз миссис Туриан.
Милое Создание засмеялась – теперь уж точно по-кошачьи, вкрадчивым, мяукающим смехом.
– Позднее на эти берега высадились финикийцы и привезли сюда своих собак, у них еще уши как у летучих мышей. Их полуодичавшие потомки по сей день встречаются на острове. Как, вы не видели этих собак? Смотрите, вон как раз одна бежит возле багдадской пинии, желтая, словно луна… На этих островах- вулканах жизнь зародилась фантастически рано. И возможно, закончится фантастически поздно. Maybe. Возможно, потому я и приплыл со всем своим «Ноевым ковчегом» на Пантеллерию и поселился именно там.
Он вытащил из кармана трубку и неторопливо набил ее табаком. Когда же стал раскуривать, в его глазах-пещерах снова заплясали веселые искорки.
– Наверное, вы правы, я самый настоящий кроманьонец, новый пещерный человек. «In the cave thou hast begun, Man, in the cave thou willst end»[13]. Наверное, первобытный инстинкт побудил меня уехать из Лондона и обосноваться в некой средиземноморской пещере, обустроенной патентованной защитой от радиоактивности.
Ангелус:
– Вы насовсем покинули Лондон?
– Я эмигрировал на Пантеллерию.
– Из страха перед атомной войной? Что-то не похоже на поведение типичного британца, – госпожа Туриан, разумеется, сразу все верно поняла.
