проверяя, на месте ли добыча — пара подстреленных уток да заяц. Умаялся за утро, вот и решил отдохнуть, улегся на берегу ручья, укрывшись от палящих лучей под орешником. Выспался и теперь готов был идти дальше. Пора было возвращаться. Хотя если б попалась еще какая-нибудь достойная внимания дичь, можно было б и погодить, заночевав в лесу, а вернуться домой лишь утром, как иногда и поступал Дивьян, если была к тому охота. А может, и вправду погодить с возвращением? Коли уж оказался здесь, так пойти дальше, проверить старые угодья у реки Черной, а что — давно уже в той стороне не был. Так, видно, и нужно сделать. Правда, придется переправиться через Пашу-реку, а есть ли в тех местах сейчас брод? Ведь первая половина лета стояла дождливой, эта теперь вот жарит. Ну, в крайнем случае можно переправиться вплавь, не особо-то и широка речка, да и вода сейчас теплая, искупаться — одно удовольствие. Дивьян вдруг покраснел, вспомнив купавшуюся в озере Ладу, сестрицу-Ладу — Ладу-чижу, как он ее называл. Какая она все-таки красивая, Лада, какая гладкая у нее кожа, а грудь… Отрок покраснел еще гуще, подумал, что пора бы уже на следующий год подыскивать себе жену. Да и Ладу-чижу выдать замуж неплохо бы. Приданого, чай, хватит, зря, что ль, охотились оба всю зиму. Настреляли и куниц, и белок, и лис — хватит меха купцам! Размечтавшись, Дивьян и не заметил, как дошел до реки, сильно забрав вправо, — да и как иначе выйдешь к старым угодьям? Темнело уже, но не так, чтобы очень, хотя и близилась ночь. И солнце скрылось, оставив на память о себе лишь золотисто-оранжевые лучи, бьющие в край неба. Никаких облаков там видно не было — знать, и завтра день выдастся славный. Спустившись к реке, отрок принялся выбирать место для переправы — как он и предполагал, вода стояла высоко, и брод был затоплен. Вырубив ножом несколько ольховых палок, Дивьян соорудил из них небольшой плот для одежды и добычи, разделся и, толкая перед собой плот, вошел в зеку. Вода оказалась теплой, приятной, сделав несколько шагов, отрок оттолкнулся ногами от дна, поплыл, в несколько взмахов рук достигнув противоположного берега. Вытащил плот на песок, подумал: а не искупаться ли еще? Обернулся… И тут увидел челн. Он выплыл из-за излучины, ткнулся носом в камень, раз-свернутый течением поплыл дальше, так же безалаберно, как и раньше. Видно, унесло лодку течением у кильмуйских раззяв, привязывать надо! Однако… Дивьян присмотрелся. Челнок явно не был пустым! Какой-то мешок лежал на самом дне. Интересно… Не раздумывая больше, отрок бросился в воду и, заглянув в челнок, вскрикнул от неожиданности. То, что издалека виделось мешком, оказалось вблизи человеком. Молодым парнем, по виду — чуть младше самого Дивьяна. Парень лежал на дне навзничь, из-под правой лопатки его торчал обломок стрелы. Жив ли он?! Забравшись в челн, Дивьян осторожно перевернул незнакомца — тот застонал. Жив! Схватив весло, весянин быстро погнал челн к берегу, высматривая место, где только что оставил плот. Ага, вот оно, меж камней. Выскочив на песок, Дивьян вытащил за собой челн. Осторожно перенес раненого на траву, положил на бок и принялся осматривать рану. Уже стемнело, и было мало что видно. Насобирав сухих веток, отрок разжег костер, и в его дрожащем свете тронул торчащую из спины незнакомого парня стрелу. Тот застонал, дернулся и вдруг отчетливо произнес: — Больно.
— Кто ты? — воскликнул Дивьян. — Откуда?
— А… а ты? — видно было, что слова давались раненому с трудом.
— Я Дивьян, с Шуг-озера, из рода Конди.
— Свой… — незнакомец слабо улыбнулся. — А я Муст… из кильму… — Застонав, он потерял сознание.
— Муст, — тихо повторил отрок, усмехнулся, посмотрев на черные волосы парня. — И вправду — черный. Ничего, потерпи немного, если рана невелика — выживешь, если ж глубокая… что ж… Мне тебе ничем не помочь.
Дивьян вытащил из мешка глухаря, быстро общипал, насадил на острую палку, закрутил над углями, вытапливая жир и собирая его в скрученную бересту. Перевернув раненого на живот, осторожно разорвал на спине рубаху, капнул жиром на рану… Тот снова дернулся — значит, еще жив. Дивьян снова попытался вытащить стрелу, та не вытаскивалась, видно, крепко застряла. Вздохнув, отрок вытащил нож и, раздув пламя костра, накалил его до красноты.
— Потерпи, друг, — тихо сказал он, осторожно вонзая лезвие в рану. Муст, страшно закричав, изогнулся дугой, выпучив глаза от нестерпимой боли.
— Терпи… Терпи… — приговаривал отрок. Закусив губу, он резал ножом по живому мясу. Муст вдруг еще раз сильно выгнулся и затих — то ли умер, то ли потерял сознание от боли. Дивьян пригнулся — нет, вроде дышит.
— Не умирай, пожалуйста, — жалобно попросил он. — Видишь, как я с тобой долго вожусь. Осталось совсем немного. Ага… Вот, кажется, и наконечник… А ну-ка…
Резкий рывок — и окровавленный обломок стрелы с раздвоенным наконечником оказался в руках самозваного лекаря.
— Ну, вот и все, — Дивьян вытер рукавом пот со лба. — Теперь — либо выживешь, либо умрешь… Сейчас еще жирку капнуть, а завтра — травами… Да не дергайся ты так… Вот, хорошо. Спи теперь. Да не стопи, спи. Я и сам посплю, если смогу только. Это хорошо, что у тебя челн, очень хорошо. В челне-то мы с тобой быстро доберемся!
К утру Муст выглядел хуже некуда, весь какой-то изжелта-бледный, бескровный, больше похожий на труп, нежели на живого человека. Тяжело дыша, лежал молча, лишь иногда чуть постанывал, искоса поглядывая на Дивьяна. А тот, быстро закинув в челнок добычу и положив на дно мягких веток, осторожно перенес туда раненого и, усевшись на корме, заработал веслом. В левый глаз ему светило утреннее нежное солнце, вокруг было хорошо — не жарко и не прохладно, как бывает в здешних местах очень и очень редко. Дивьян улыбался. Плыть по высокой воде — одно удовольствие, лишь иногда приходилось огибать замшелые камни, да пару раз стаскивать челнок с мели. До цели добрались быстро — вон уже и показалась на излучине знакомая береза, мостки… Причалив, отрок крепко привязал челн с раненым Мустом к мостику, махнул рукой:
— Ну, коли не умер — жди, парень! Одному мне тебя не утащить, схожу позову сестрицу. Донесем тебя до озера, там лодка… Ты жди, не помирай, слышишь? — Дивьян улыбнулся.
Улыбнулся и Муст, только слабо, однако в улыбке его, наряду с болью, сквозила теперь и надежда.
Ладислава потрошила только что пойманную рыбу — с десяток больших форелин, щуку и окуней — когда услышала вдруг с берега озера отдаленный крик названого братца. Выскочила к мосткам — и где его носило всю ночь?
— Иди ко мне-е-е, Лада-чижа! — увидев ее, закричал тот. — Человека понесем.
— Какого еще человека? — нахмурилась Ладислава.
— Уви-и-идишь. Посконину захвати. Прихватив с собой, как и было велено, кусок грубой ткани, девушка проворно прыгнула в лодку. Названый братец ждал ее на том берегу, нетерпеливо прохаживаясь меж кустами. Протянув руки, нагнулся, помог вытащить лодку.
— Посконину не забыла?
— Да вон, — Ладислава кивнула, вытащив ткань, вскинула глаза. — А это еще что за колья?
— Так я ж и говорю — человека потащим. Посконину к палкам привяжем — легко нести будет.
— Откель человек-то?
— Кильмуйский. — Дивьян посмурнел ликом. — Боюсь, неладно там.
— А сам он идти не может?
— Ранен. Стрелу едва вытащил.
— Так что ж ты раньше молчал! — ахнула Ладислава. — Бежим!
Они быстро пробежали мимо осин, мимо березовой рощи и, обогнув небольшой холм, спустились на песчаный берег.
— Вон он, челн!
— Да вижу… Ой, этот, что ли, твой человек?
— Он.
— Ну, такого донесем быстро. Не переживай, парень, коль не помер, так вылечим!
Она весело подмигнула черноголовому Мусту. Тот улыбнулся в ответ и почему-то заплакал.
Лишь через три дня раненый пришел в себя настолько, что смог внятно рассказать о нападении на свой род.
