противника. «Как только в небе появляются „мессершмитты“, – жаловался в своем донесении комиссар 8-й воздушной армии, – летчики впадают в панику и бегут прочь от самолетов, стараясь укрыться от смертоносного свинца». Пилоты Люфтваффе, в свою очередь, заметили усиление зенитного огня русских. 16 сентября немецкий пилот Юрген Кальб был вынужден выброситься с парашютом из подбитого над Волгой «Мессершмитта-109». Опустившись в воду, он выплыл на берег, где его уже поджидали бойцы Красной Армии.
Бомбардировщики Люфтваффе не знали отдыха. Один немецкий летчик подсчитал, что за последние три месяца он совершил 228 вылетов, почти столько же, сколько за предыдущие три года. А ведь за то время были захвачены Польша, Франция и Югославия. Было чему удивляться. Нередко пилотам приходилось проводить в воздухе по шесть часов ежедневно. Германские летчики базировались в основном на импровизированных аэродромах в степи. Связь с командованием была очень плохая, карты и фотографии воздушной разведки тоже оставляли желать лучшего. С воздуха было очень трудно распознать цель, потому что внизу, насколько хватало взгляда, царил «невообразимый хаос развалин и пожаров». Из штаба то и дело поступали запросы на очередную бомбардировку. Например: «Атакуйте цель – квадрат A-II, северо- западный сектор, большой городской квартал». Пилоты Люфтваффе не видели в этом никакого смысла. Стоит ли ровнять с землей то, что уже превратилось в руины?
Команды наземного обслуживания – механики, специалисты по бомбам, радио, оружию – готовили самолеты к вылетам по пять раз на день. Естественно, у них не было возможности отдохнуть. Лишь на рассвете наступало некоторое затишье, но и тогда пилоты не могли оторвать глаз от неба этой «бескрайней страны».
Во второй половине сентября неожиданно ударили морозы. Температура резко упала, что вызвало большие проблемы для немецкой армии. Форма германских солдат к этому времени пришла в негодность и не спасала от холода. «Обмундирование наших бойцов, – записал в своем дневнике полковой врач, – столь изношено, что зачастую они вынуждены надевать форму противника».
Бои за Мамаев курган продолжались, но не менее ожесточенное сражение развернулось на огромном зернохранилище, ниже по течению реки. Быстрое продвижение танкового корпуса генерала Гота отрезало эту естественную крепость русских от основных частей. Защищали хранилище солдаты 35-й гвардейской дивизии, силы которых были уже на исходе. Ночью 17 сентября к ним смог пробиться взвод морской пехоты под командованием лейтенанта Андрея Хозанова. Взвод располагал двумя пулеметами и двумя противотанковыми ружьями. Когда немецкий офицер в сопровождении переводчика вышел на открытое пространство и, размахивая белым флагом, потребовал немедленно сдаться, красноармейцы не раздумывая пристрелили его и подорвали один танк. Германская артиллерия стала крушить бетонное сооружение, готовя плацдарм для 94-й пехотной дивизии. 18 сентября защитники зернохранилища отбили десять атак. Зная, что помощи ждать неоткуда, русские строго экономили боеприпасы, пайки и воду. Условия, в которых они продолжали сражаться, были просто ужасны. Солдаты задыхались от пыли и дыма, зерно в хранилище выгорело, а вскоре кончилась и вода. Нечем было даже охладить раскалившиеся от стрельбы пулеметы. Немецкие историки утверждают, что русские моряки охлаждали орудия собственной мочой, но советские источники ничего не говорят о таких подробностях.
К вечеру 20 сентября у русских кончились все боеприпасы, оба пулемета были уничтожены. Немцы же, напротив, получили танковое подкрепление. Из-за пыли и дыма внутри элеватора ничего не было видно, защитники могли только перекрикиваться. Ворвавшиеся в хранилище немцы стреляли на голос. Ночью чудом выжившие красноармейцы выбрались из окружения и скрылись в неизвестном направлении. Раненых они бросили на поле боя. Зернохранилище было захвачено немцами, но вряд ли этот бой прибавил им славы. Правда, Паулюс думал иначе. Он даже выбрал бетонный элеватор в качестве эмблемы Сталинграда. Изображение зернохранилища красовалось на нарукавной нашивке, специально разработанной в штабе 6-й армии.
Упорная оборона русскими центра города стоила немцам немало потерь. Гарнизоны Красной Армии, состоявшие из солдат разных дивизий, стояли насмерть, несмотря на голод и жажду. Ожесточенное сражение развернулось за здание универмага на Красной площади, служившего штабом 1-му батальону 40- го гвардейского полка. Еще одним редутом стал небольшой склад. В находившемся неподалеку от склада трехэтажном здании красноармейцы держались пятеро суток. Раненые умирали в подвалах, и некому было оказать им помощь. Единственная медсестра сама получила тяжелое ранение в грудь. Выжившие солдаты покинули здание лишь тогда, когда ломая стены в него въехал немецкий танк.
Самым серьезным достижением немцев стал прорыв к центральному причалу. Теперь германская артиллерия могла обстреливать основные переправы через Волгу. Немцы стремились помешать подкреплениям русских проникнуть в город. Главная железнодорожная станция за пять дней пятнадцать раз переходила из рук в руки. В итоге германским солдатам достались лишь жалкие развалины. Чуйков приказал отодвинуть линию фронта, и теперь она проходила всего в тридцати метрах от немецких позиций. Это должно было осложнить действия авиации и артиллерии противника. Солдаты Родимцева славились своей меткостью. Каждый гвардеец стрелял, как снайпер, так что немцы предпочитали передвигаться ползком. Неудивительно, что после таких потерь победное настроение покинуло солдат вермахта.
Артиллерия тоже сильно осложняла жизнь немцев, воюющих в городе. Разрывы снарядов были не единственной опасностью. При каждом попадании в высотное здание с неба сыпался град кирпичных осколков. Не лучше обстояло дело с авиацией. Во время налетов Люфтваффе немцы зарывались в землю точно так же, как и русские, потому что не всегда были уверены, что пилот разглядел красно-бело-черный флаг со свастикой, расстеленный на земле для обозначения германских позиций. Во избежание путаницы немцы запускали в воздух сигнальные ракеты.
Рев самолетных двигателей страшно нервировал солдат. Один немецкий офицер писал домой: «Воздух наполнен адским воем пикирующих бомбардировщиков. Прибавьте к этому еще грохот зениток, лязг танковых гусениц, перестук пулеметов и вы получите примерную картину мира, в котором я живу». Но больше всего солдат раздражали вопли раненых. «Это нечеловеческие звуки, – записал в своем дневнике германский капрал. Тупой крик раненого зверя – вот что это такое». Тоска по дому порой бывала невыносима. «Дом, прекрасный дом так далеко, – писал невесте немецкий боец. – Только сейчас мы осознали, как важно чувствовать, что тебя где-то ждут...» Русские же, напротив, считали тоску по дому непозволительной роскошью. «Привет, дорогая моя Полина! – написал 17 сентября своей жене неизвестный советский солдат. – Я здоров, со мной все в порядке. Никто не знает, что будет дальше. Поживем – увидим. На войне очень тяжело. О том, что происходит на фронте, ты знаешь из новостей. Задача каждого солдата и моя в том числе – убить как можно больше фашистов, а затем погнать фрицев на запад. Я сильно тоскую по тебе, но с этим ничего не поделаешь, ведь нас разделяет чуть не тысяча километров». Другой солдат по имени Сергей писал матери: «Немцам нас не одолеть». А о доме ни слова.
18 сентября провалилась очередная попытка русских атаковать левый фланг 6-й армии. Поддержка Люфтваффе в сочетании с контратаками 14-го танкового корпуса в открытой степи оказалась более чем эффективна. Своим наступлением русские добились только того, что 62-я армия двое суток отдыхала от налетов немецкой авиации.
Зная, что никаких послаблений не будет, Чуйков приказал переправить через Волгу 284-ю дивизию полковника Батюка, состоящую в основном из сибиряков. Дивизия должна была находиться в резерве под Мамаевым курганом на случай, если немцы, сосредоточив силы вокруг центрального причала, ударят вдоль реки в северном направлении.
